Луганская
Республиканская
Универсальная
Научная
Библиотека им. М.Горького

Подробнее

Правовая

Информация

Подробнее

Противодействие

Экстремизму

Подробнее

Совместные проекты

Конкурсы

Подробнее

Конкурс

«По следам Горького»

Подробнее

Материалы областных литературно-краеведческих чтений «Наш земляк Всеволод Гаршин»

СОДЕРЖАНИЕ

  • Башкина Б. Я. По страницам сборника «Красный цветок»
  • Даренский В. Ю. Образ художника в прозе Всеволода Гаршина
  • Дейнегина Т. А. Ретроспективная интроспекция как метод самопознания в произведениях В. М. Гаршина
  • Ильминская В. И. Рассказ «Красный цветок» - авто-эпитафия Всеволода Гаршина
  • Москалюк Б. А. Всеволод Гаршин и пацифизм
  • Пересадин Н. А., Фролов В. М. Трагическая гибель писателя Всеволода Гаршина с позиций современной суицидологи
  • В. Гаршин в редких изданиях библиотеки им. М. Горького. Библиография

06«....изо всех наших молодых писателей вы тот,
который возбуждает большие надежды.
У вас есть все признаки настоящего, крупного таланта:
художнический темперамент,
тонкое и верное понимание характерных
черт жизни – человеческой и общей,
чувство правды и меры – простота и красивость формы –
и как результат всего - оригинальность».

И. С. Тургенев

В 2010 году исполнилось 155 лет со дня рождения нашего земляка Всеволода Михайловича Гаршина – человека разностороннего, начитанного, обладавшего превосходной памятью и заглядывавшего в душу каждого читателя. В. Гаршин создал всего лишь один сборник рассказов и ушел из жизни в возрасте 33-х лет, однако он заслуженно принадлежит к созвездию самых знаковых фигур Луганского края. Он был талантливейшим писателем с тонким вкусом и оригинальными критическими суждениями. Замечательный беллетрист, обративший на себя внимание читателей и критиков, он предстает перед нами как автор небольших, но необыкновенно пронзительных произведений.

Предлагаемый сборник – это материалы областных литературно-краеведческих чтений «Наш земляк Всеволод Гаршин», содержащий работы наших современников, взгляд из будущего на творчество писателя, для которого Луганский край оставался вдохновением всей его жизни; а также библиография – перечень раритетных изданий XIX-XX вв. из фонда сектора редких и ценных изданий Луганской областной универсальной научной библиотеки им. А. М. Горького: книги самого писателя, воспоминания современников, критические статьи о его творчестве.

 

Башкина Вера Яковлевна,
заведующая научно-исследовательским
отделом истории дооктябрьского периода
Луганского областного краеведческого музея

ПО СТРАНИЦАМ СБОРНИКА «КРАСНЫЙ ЦВЕТОК»

В 1889 году, через год после смерти В. М. Гаршина, передовые люди того времени почтили память писателя изданием литературного сборника «Красный цветок».
В этот сборник вошли воспоминания о Гаршине, письма, поэтические произведения его современников: Н. Лейкина, С. Бердяева, Г. Успенского, Д. Сибиряка, А. Майкова, А. Венгерова, А. Эртеля, Гр. Голенищева-Кутузова и др.
Обложку к этому сборнику оформил И. Е. Репин: он изобразил большой кроваво-красный мак, как символ жизни Гаршина. На фоне мака - надпись: «Красный цветок». Вверху: «Посвящается памяти Всеволода Гаршина», внизу: «Литературный сборник». В правом нижнем углу Илья Ефимович Репин поставил свою подпись: рис. И. Репин. С оборотной стороны обложки на фоне ночного звездного пейзажа изображен свиток, обвитый тернием и красным маком, на котором помещены строчки из рассказа «Красный цветок». И это не случайно, ведь рассказ Гаршина «Красный цветок» является одним из лучших произведений писателя.
И. Е. Репин, присутствующий на похоронах В. М. Гаршина, ступив на правый клирос, сделал карандашный набросок писателя, лежащего в гробу. Этот рисунок также помещен в сборнике «Красный цветок».
Содержание сборника состоит из двух отделов. Первый называется «Всеволод Михайлович Гаршин», а второй - «Красный цветок».

В первом отделе сборника помещены материалы, рассказывающие о похоронах писателя, и приводятся речи выступавших, а во втором - стихи, этюды, сценки, рассказы, поэмы писателей - современников Гаршина.

Идея издания этого сборника возникла у друзей В. М. Гаршина сразу же после смерти писателя. А выручку от продажи книги издатели собирались отправить в комитет общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым.
Во вступительной статье издатели пишут: «Через несколько дней после смерти В. М. Гаршина у нас возникла мысль почтить его память изданием литературного сборника. С этой целью через посредство газет мы обратились к собратьям-писателям и ко всем вообще знавшим покойного с просьбой присылать для сборника как беллетристические, так и поэтические произведения и воспоминания о Гаршине, письма его и проч. Призыв наш не остался без ответа: то, что заключается в сборнике, составляет лишь незначительную часть полученного нами материала». Позже выяснилось, что этого материала хватило для издания двух сборников «Памяти Гаршина» и «Красный цветок».

В сборнике «Красный цветок» помещена статья о том, как хоронили писателя:
«... Хоронили Гаршина на 26 марта, на Волковском кладбище. С раннего утра у ворот лечебницы стала собираться толпа, вскоре занявшая почти половину улицы. Ровно в девять часов показался белый глазетовый гроб с останками покойного, весь усыпанный живыми цветами. До самого кладбища его несли на руках литераторы и студенты. Печальная колесница под белым же балдахином вся покрыта была венками из живых и искусственных цветов - от литературного фонда, от товарищей-писателей, от студентов горного института, университета, военно-медицинской академии и технологического института, от высших женских курсов, от учащихся в Петербурге сибиряков, от редакции журнала «Северный Вестник», от друзей, от сослуживцев и мн. др. В продолжение всего пути пел студенческий хор.
... Венок «от товарищей-писателей» из алых роз и красного мака прикреплен был к изголовью гроба; остальные лежали у подножия катафалка».

Хотелось бы привести отрывки из самых ярких речей людей, которые выступили на похоронах В. М. Гаршина. Первым выступил И. С. Сергеевич, который представлял Литературный фонд.

Из речи проф. Сергеевича:
«Недолго жил Всеволод Гаршин, немного он написал, но все, что вышло из-под его пера, отмечено печатью высокого дарования. Надежды всех, его читавших, были не призраком: молодому поэту надо было только жить, чувствовать и обогащаться жизненным опытом, чтобы продолжать творить художественные произведения, с которых он начал... Но жизнь-то и не далась Гаршину».

Из речи г. Баранцевича:
«Всеволод Гаршин не мог жить за свой страх, он не мог примириться с узким, улиточным счастьем, которым довольствуются многие, - его сердце жаждало общего счастья. Во время недавней встречи он говорил: «Телом я здоров, но если бы вы знали, что у меня в душе»... Кто мог знать его страдания? Может быть он, как тот больной, искал «красный цветок», чтобы пресечь зло мира, - могила не дает ответа».

Из речи г. Лемана:
«Говорят: «мы потеряли даровитого молодого писателя, который мог бы создать новые выдающиеся произведения». Не писателя, - благородного, честного человека потеряли мы, человека высокой духовной чистоты, не изменявшего истине, правде, - и вот это действительно великая потеря.

Из речи Эртеля:
«... Автор одного из некрологов, появившихся после смерти Гаршина, назвал его «человеком не от мира сего». Да, он действительно был не от того жестокого, воинствующего и борющегося за свое существование мира, в котором ему пришлось жить и действовать. Он был от мира правды, добра и красоты, и вечная ему память среди нас, что он своими произведениями, своею чистотою и отзывчивостью, своей глубоко неудавшейся жизнью лишний раз напомнил нам, что только там возможно доступное человеку счастье, где радость и горе идут, правильно чередуясь друг с другом».

Из сообщения С. А. Венгерова:
«В конце 1884 г. я приступил к составлению «Истории новейшей русской литературы», до сих пор по разным причинам в свет еще не появившейся. Для неё-то Всев. Михайлович по моей просьбе и написал небольшую автобиографию, сущность которой здесь приводится».

Отрывки из автобиографии:
«... В 1858 году отец, получив наследство от умершего деда, вышел в отставку, купил дом в Старобельске, в 12 верстах от которого было наше имение, и мы стали жить там. Во время освобождения крестьян отец участвовал в Харьковском комитете членом от Старобельского уезда. Я в это время выучился читать; выучил меня по старой книжке «Современника» (статьи не помню) наш домашний учитель П. В. Завадский, впоследствии сосланный - за беспорядки в Харьковском университете - в Петрозаводск и теперь уже давно умерший. Пятый год моей жизни был очень бурный: меня возили из Старобельска в Харьков, из Харькова в Одессу, оттуда в Харьков и назад в Старобельск..., некоторые сцены оставили во мне неизгладимые воспоминания и быть может следы на характере...»

Есть в сборнике и литературная характеристика В. М. Гаршина, которая очень точно раскрывает его как писателя.

В. М. Гаршин как писатель. (Литературная характеристика).
«В литературной деятельности Всеволода Михайловича Гаршина сказались такие черты, которые вызывают к его личности, как к писателю, высокое уважение со стороны людей самых противоположных воззрений. ... Первое же его произведение - «Четыре дня» - привлекло к себе общее внимание и современностью темы - изображением факта, характеризующего обратную сторону войны. Гаршин сразу занял выдающееся положение в литературе. Но это обстоятельство, открывавшее ему возможность писать, не заботясь уже о месте и времени помещения своих трудов, сделало его только более строгим к самому себе. ...В произведениях Гаршина, действительно, не найдется ни одной строки, которая не была бы выстрадана автором, которая не была бы ярким отражением его душевной жизни. В них во всех непрестанно звучит такая неподкупная и подкупающая, трогательная искренность, ...что читатель... не откажет ему в своем уважительном сочувствии, в понимании благородных источников его чувств и мыслей, - его нравственных страданий, правильнее сказать».

Издавая сборник «Красный цветок», современники В. М. Гаршина уже тогда подняли его на очень высокую ступень.
Слава В. М. Гаршина как писателя и спустя много лет не померкла. Его немногочисленные произведения и сегодня волнуют умы читателей и в нашей стране, и за рубежом. Оценить В. М. Гаршина сегодня - значит понять его, постигнуть душевные процессы, под влиянием которых он создал свои произведения.

 

В.Ю. Даренский

ОБРАЗ ХУДОЖНИКА В ПРОЗЕ ВС. ГАРШИНА

Тайна человеческого бытия не существует для большинства людей;
в воображении поэта она все время присутствует.
Жермена де Сталь А.-Л. [3, С.384].

В наследии Вс. Гаршина один из наиболее известных его рассказов – «Художники» (1879). В рассказе открыто присутствует реальный жизненный материал. В частности, названы художники, возглавляющие в то время противоборствующие направления в русском искусстве. «Мужичья полоса» представлена Репиным с его «Бурлаками». «Искусство для искусства» – модным пейзажистом Клевером с его «изящными вещицами». Двумя годами раньше, в первых статьях о выставках, Гаршин писал, что пейзажи Клевера точно изготовлены на «фабрике стенных украшений». Борец за подлинное русское искусство В. В. Стасов («В. С.») тоже действует в рассказе: это он видит в Рябинине будущего «нашего корифея» и поэтому «одобряет, превозносит» рябининского «Глухаря». Есть и идейный вдохновитель противоположного направления – критик Л., Александр Л.; в нем без труда угадывается (современникам это тем более было понятно) Александр Ледаков, ярый враг передвижничества, «пересола реализма», как выразился его почитатель, один из антагонистов в рассказе – Дедов. Примечательно и указание, что проданная картина Рябинина увезена в Москву. В ту пору картины такого направления покупал, как правило, лишь П. М. Третьяков, который, действительно, приобрел на Шестой Передвижной выставке картину «Кочегар» Н. Ярошенко, очень близкую по смыслу рябининскому «Глухарю». Как отмечают исследователи, Связь гаршинского «Глухаря» и «Кочегара» для современников была вполне очевидна. Характерно, что Глеб Успенский, близко знакомый и с писателем, и с художником, в статье о Гаршине допускает характерную обмолвку: называет героя картины Рябинина – «Кочегаром» [5, с 415].

Действительно, борьба двух течений в русской живописи, которые символически представлены в рассказе Рябининым и Дедовым, в период написания рассказа обозначилась особенно ярко. Н. Ярошенко выставил картины «Кочегар», «Невский проспект ночью», «Причины неизвестны» и др., К. Савицкий – картины «На войну», «Беглый», «Крючники». Картина «Кочегар» вызвала глубокое восхищение Гаршина и, по словам некоторых биографов, именно она вдохновила Гаршина написать «Художников».

Общая канва рассказа проста. Два художника, Дедов и Рябинин, символизируют два направления в искусстве. Дедов – пейзажист, обеспеченный человек. Жизнь ему улыбается. Он сторонник «чистого искусства», влюблен в свои картины, с наслаждением рисует бесконечные «Закаты», «Утра», «Натюрморты» и т. д. Глубина человеческого духа его не интересует. Он считает, что художник должен выискивать в окружающей жизни красоту и гармонию и услаждать взор знатоков. Ему кажется странным и непонятным пристрастие Рябинина к бытовым сюжетам. «Зачем, – рассуждает Дедов, – нужно писать эти лапти, онучи, полушубки, как будто не довольно насмотрелись на них в натуре?» «По-моему, – продолжает он, – вся эта мужичья полоса в искусстве – чистое уродство. Кому нужны эти пресловутые репинские «Бурлаки»? Написаны они прекрасно, нет спора, но ведь и только. Где здесь красота, гармония, изящное? А не для воспроизведения ли изящного в природе существует искусство?» [Здесь и далее цит. по: 2].

Рябинин представляет в рассказе другое направление. Он ужасается, что его искусство бесцельно. «Как убедиться в том, – восклицает он, – что всю свою жизнь не будешь служить исключительно глупому любопытству толпы... тщеславию какого-нибудь разбогатевшего желудка на ногах, который, не спеша, подойдет к моей пережитой, выстраданной, дорогой картине, писанной не кистью и красками, а нервами и кровью, пробурчит: “гм, гм, ничего себе”, сунет руку в оттопырившийся карман, бросит мне несколько сот рублей и унесет ее от меня. Унесет вместе с волнением, с бессонными ночами, с огорчениями и радостями, с обольщениями и разочарованиями?»

Для Дедова таких вопросов не существует: «удивительными мне кажутся эти люди, не могущие найти полного удовлетворения в искусстве» – признается он. Яличник, который только что позировал Дедову во время прогулки в лодке по Неве, спрашивает его, а зачем пишутся картины. «Конечно, я не стал читать ему лекции о значении искусства, а только сказал, что за эти картины платят хорошие деньги, рублей по тысяче, по две и больше», – пишет Дедов. Это объяснение «пользы» искусства чрезвычайно характерно для Дедова: он мог бы прочитать лекцию о том, что «искусство само себе цель», но в действительности, как подчеркивает Гаршин, существенным он считал не эти красивые рассуждения, хотя своим коллегам он в этом не признался бы, а то, что за картины платят «большие деньги». Дедов сформулировал свое отношение к искусству следующим образом: «...пока ты пишешь картину – ты художник, творец; написана она – ты торгаш: и чем ловче ты будешь вести дело, тем лучше. Публика часто тоже норовит надуть нашего брата». Однако и тогда, когда Дедов создает свои картины, он не является «свободным художником», «творцом», а зависит от вкусов покупателей. Вот его рассуждение относительно одной из своих картин: «сюжет – из ходких и симпатичных: зима, закат; черные стволы на первом плане резко выделяются на красном зареве. Так пишет К., и как они идут у него!».

Дедов и Рябинин попадают как-то на машиностроительный завод. В котельном отделении внимание Рябинина привлекла работа «глухарей». Работа эта заключалась в следующем: рабочий садился в котел и держал заклепку клещами, изо всех сил напирая на нее грудью, а снаружи мастер колотил по заклепке молотом, пока не образовывалась шляпка – металлический кружок. «Да ведь это все равно, что по груди бить!» – в ужасе восклицает Рябинин. Дедов – в прошлом инженер – подробно объясняет Рябинину, что работа действительно очень тяжелая, что рабочие на этом деле мрут, как мухи, что больше года-двух не выдерживает самый здоровый и сильный, что работать приходится летом в жару, а зимой на холоде, согнувшись в котле в три погибели, что «глухарями» прозвали этих рабочих потому, что они большей частью глохнут от шума, а платят «глухарям» гроши, так как для этой работы квалификации никакой не требуется, а нужно лишь «рабочее мясо».

Рябинин потрясен. Он решает написать картину «Глухарь». Его искусство должно показать обществу весь ужас человеческого угнетения. Нужно закричать на всю страну о позоре, о несправедливости строя, в котором возможна подобная эксплуатация человека человеком. Картина захватывает Рябинина. По мере того как подвигается работа художника, его душой все сильнее овладевает смятение. Образ несчастного рабочего преследует его день и ночь. "Вот он сидит передо мной в темном углу котла, – скорчившийся в три погибели, одетый в лохмотья, задыхающийся от усталости человек. Его совсем не было бы видно, если бы не свет, проходящий сквозь круглые дыры, просверленные для заклепок. Кружки этого света пестрят его одежду и лицо, светятся золотыми пятнами на его лохмотьях, на всклоченной и закопченной бороде и волосах, на багрово-красном лице, по которому струится пот, смешанный с грязью, на жилистых, надорванных руках и на измученной широкой и впалой груди. Постоянно повторяющийся страшный удар обрушивается на котел и заставляет несчастного «глухаря» напрягать все силы, чтобы удержаться в своей невероятной позе. По завершении работы над картиной Рябинин испытывает очень странные переживания:

«ничто мне так не удавалось, как эта ужасная вещь. Беда только в том, что это довольство не ласкает меня, а мучит. Это – не написанная картина, это – созревшая болезнь. Чем она разрешится, я не знаю, но чувствую, что после этой картины мне нечего уже будет писать... И я сижу перед своей картиной, и на меня она действует. Смотришь и не можешь оторваться, чувствуешь за эту измученную фигуру. Иногда мне даже слышатся удары молота... Я от него сойду с ума. Нужно его завесить. Полотно покрыло мольберт с картиной, а я все сижу перед ним, думая все о том же неопределенном и страшном, что так мучит меня. Солнце заходит и бросает косую желтую полосу света сквозь пыльные стекла на мольберт, завешенный холстом. Точно человеческая фигура. Точно Дух Земли в «Фаусте», как его изображают немецкие актеры.

...Wer ruft mich? [Кто зовет меня? (нем.)]

Кто позвал тебя? Я, я сам создал тебя здесь. Я вызвал тебя, только не из какой-нибудь "сферы", а из душного, темного котла, чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную, ненавистную толпу... Ударь их в сердце, лиши сна, стань перед их глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое...»

Однако Рябинин знает, что его картина ничего не изменит, что «общество», к которому он апеллирует, останется глубоко равнодушным к взволновавшей и перевернувшей ему душу теме: «Картина кончена, вставлена в золотую рамку, два сторожа потащат ее на головах в академию на выставку. И вот она стоит среди «Полдней» и «Закатов», рядом с «Девочкой с кошкой», недалеко от какого-нибудь трехсаженного «Иоанна Грозного, вонзающего посох в ногу Васьки Шибанова». Нельзя сказать, чтобы на нее не смотрели; будут смотреть и даже хвалить. Художники начнут разбирать рисунок. Рецензенты, прислушиваясь к ним, будут чиркать карандашиками в своих записных книжках. Один г. В. С. выше заимствований: он смотрит, одобряет, превозносит, пожимает мне руку. Художественный критик Л. с яростью набросится на бедного «Глухаря», будет кричать: «Но где же тут изящное, скажите, где тут изящное?» И разругает меня на все корки. Публика... Публика проходит мимо бесстрастно или с неприятной гримасой: дамы – те только скажут: «Ah, comme il est laid ce глухарь» («Aх, как он невзрачен, этот «глухарь»), и поплывут к следующей картине, к «Девочке с кошкой», смотря на которую, скажут: «Очень, очень мило», или что-нибудь подобное. Солидные господа с бычьими глазами поглазеют, потупят взоры в каталог, испустят не то мычание, не то сопение и благополучно проследуют далее. И разве только какой-нибудь юноша или молодая девушка остановятся со вниманием и прочтут в измученных глазах, страдальчески смотрящих с полотна, вопль, вложенный мною в них». Рябинин бросил искусство и пошел в учителя, но Гаршин кончает рассказ словами, что на этом поприще он «не преуспевал».

Рябинин в противоположность Дедову, создавая свои произведения, не думал ни о деньгах, ни о славе. Он мучительно размышлял о том, какое значение будут иметь его картины для людей, ведь он еще «не видел хорошего влияния хорошей картины на человека». Он не хочет творить для удовлетворения тщеславия «какого-нибудь разбогатевшего желудка на ногах». Он стремится создавать свои произведения такими, чтобы они «убивали спокойствие» «прилизанной толпы», чтобы изображение на полотне народного страдания потрясало сытых и самодовольных зрителей с такой же силой, как и его самого. Несмотря на то, что Рябинин создал картину, имевшую широкий успех, несмотря на то, что он нашел путь к искусству, «убивающему спокойствие», он бросил живопись и ушел «в народ» бороться с «язвой растущей» в жизни людской. Гаршин обещает вернуться к судьбе Рябинина в другом рассказе, но к этой теме он больше уже не возвращался.

Что же произошло в процессе написания картины, которая так радикально изменила судьбу художника? Эта картина очевидным образом относится к числу тех творений, которые являют парадоксальную природу художественного творчества как такового. О таких творениях выдающийся психолог ХХ столетия Отто Ранк писал так: «содержание поэтических произведений большей частью будит в нас мучительные аффекты; несчастье и печаль, страдание и гибель благородных людей для трагедии единственная, для эпоса, романа, новеллы наиболее частая тема. Даже там, где вызывается веселое настроение, оно возможно только благодаря тому, что в силу недоразумений или случайностей люди попадают на некоторое время в тяжелое и, казалось бы, безвыходное положение. Наслаждение художественным творчеством достигает своего кульминационного пункта, когда мы почти задыхаемся от напряжения, когда волосы встают дыбом от страха, когда непроизвольно льются слезы сострадания и сочувствия. Все это ощущения, которых мы избегаем в жизни и странным образом ищем в искусстве. Действие этих аффектов очевидно совсем иное, когда они исходят из произведений искусства, и это эстетическое изменение действия аффекта от мучительного к приносящему наслаждение является проблемой, решение которой может быть дано только при помощи анализа бессознательной душевной жизни» [4, с. 144].

Такой «анализ бессознательной душевной жизни» у Рябинина затем происходит во сне. Ему являются поистине инфернальное видения, словно сошедшее с полотен Иеронима Босха:

«Просыпаюсь не совсем, а в какой-то другой сон. Чудится мне, что я опять на заводе, только не на том, где был с Дедовым. Этот гораздо громаднее и мрачнее. Со всех сторон гигантские печи чудной, невиданной формы. Снопами вылетает из них пламя и коптит крышу и стены здания, уже давно черные, как уголь. Машины качаются и визжат, и я едва прохожу между вертящимися колесами и бегущими и дрожащими ремнями; нигде ни души. Где-то стук и грохот: там-то идет работа. Там неистовый крик и неистовые удары; мне страшно идти туда, но меня подхватывает и несет, и удары все громче, и крики страшнее. И вот все сливается в рев, и я вижу... Вижу: странное, безобразное существо корчится на земле от ударов, сыплющихся на него со всех сторон. Целая толпа бьет, кто чем попало. Тут все мои знакомые с остервенелыми лицами колотят молотами, ломами, палками, кулаками это существо, которому я не прибрал названия. Я знаю, что это – все он же... Я кидаюсь вперед, хочу крикнуть: «Перестаньте! за что?» – вдруг вижу бледное, искаженное, необыкновенно страшное лицо, страшное потому, что это – мое собственное лицо. Я вижу, как я сам, другой я сам, замахивается молотом, чтобы нанести неистовый удар. Тогда молот опустился на мой череп. Все исчезло; некоторое время я сознавал еще мрак, тишину, пустоту и неподвижность, а скоро и сам исчез куда-то...»

Здесь художнику открылась скрытая «тайна человеческого бытия», и открылась она после опыта написания картины. Эта тайна, насколько ее можно выразить словами, состоит в самоуничтожении человека, бессмысленности и конечности его бытия, которое, однако, не может с этим смириться и мучительно ищет выход к иной, высшей жизни. Закономерным итогом стало архетипическое переживание им «второго рождения» после символического прохождения через смерть в состоянии тяжелой болезни:

«“Жив”, – подумал я и даже прошептал это слово. И вдруг то необыкновенно хорошее, радостное и мирное, чего я не испытывал с самого детства, нахлынуло на меня вместе с сознанием, что я далек от смерти, что впереди еще целая жизнь, которую я, наверно, сумею повернуть по-своему (О! Наверно сумею), и я, хотя с трудом, повернулся на бок, поджал ноги, подложил ладонь под голову и заснул, точно так, как в детстве, когда, бывало, проснешься ночью возле спящей матери...»

Искусство хотя и использует формы внешнего мира, оно пытается не подражать природе, но выявить более высокую реальность путем опускания всех случайных черт и тем самым возвышает видимую форму до значения символа, выражающего непосредственный опыт жизни. Подлинный художник, обладающий даром и путем постоянной тренировки достигший способности выражать такой интуитивный опыт, кристаллизует свое внутреннее видение в видимые, слышимые или осязаемые формы, обращая процесс духовного постижения в процесс материализации художественного постижения. Это постижение инициировано внешним жизненным символом, схваченным гением художника и усиленным путем духовной тренировки. Эти факторы действуют вместе: красота природы или впечатление от человеческого лица, или озаряющая мысль могут действовать как стимул для пробуждения спящего гения; и в результате сознательной концентрации на этом интуитивном прозрении опыт принимает определенную форму и, в конечном счете, материализуется в создание произведения искусства.

Истинно прекрасное есть в то же самое время истинно осмысленное (значительное, исполненное смысла), поскольку оно приводит человека в интимную связь не только с его окружающими и с миром, в котором он живет, но также и с нечто, выходящем за пределы его мимолетного существования как частного, или «отдельного», существа. Именно благодаря этому как созерцающий, так и художник вступают в духовную связь с холмами и реками, деревьями и скалами, людьми и животными. Даже несовершенство этого нашего мира может послужить стимулом для творчества, потому что истинную красоту может открыть только тот, кто мысленно дополняет неполноту видимого и осязаемого бытия. Ценность произведения искусства определяется не его предметом, а скорее вдохновившим его импульсом, спонтанностью внутреннего опыта, с которым оно было создано и которое оно вызывает и воспроизводит в зрителе. Однако способность откликаться на внутренний смысл таких произведений искусства необходимо культивировать точно в такой же мере, как и способность творить их. Как художник должен овладеть материалом и инструментами, с помощью которых он творит, так же и тот, кто хочет наслаждаться искусством, должен подготовить и настроить инструмент духовной восприимчивости, чтобы достичь глубокого резонанса, возможного только в том случае, если ум опустошен от всех отвлекающих мыслей и мелочных забот. Искусство «устанавливает правильный центр для жизненной деятельности, придает ей непреходящее значение; поддерживает истинный стандарт ценности для предметов нашего устремления; вдохновляет в нас дух отречения, являющийся духом человечности»; эта высшая человечность «не может быть ни отмерена регулярной мерой, ни обеспечена посредством академической системы образования. Она должна прийти непосредственно из горячего пламени духовной жизни» (Рабиндранат Тагор).

По мнению С. Венгерова, Гаршин «в лице художника Рябинина показал, что нравственно чуткий человек не может спокойно предаваться эстетическому восторгу творчества, когда кругом так много страданий» [1, с. 261]. Д. П. Святополк-Мирский писал, что «сущность личности Гаршина в том, что ему был дан “гений” жалости и сострадания, такой же сильный, как у Достоевского, но без “ницшеанских”, “подпольных” и “карамазовских” ингредиентов великого писателя. Дух жалости и сострадания пронизывает все его творчество» [4, с. 526]. Все это верно, но не касается глубиной сущности художественных открытий Гаршина. Эта сущность состоит в явленности той «тайны человеческого бытия», которая тревожит нас во все времена и которая несравненно глубже любой психологии и любых социальных проблем.

Список использованной литературы

1. Венгеров С. Биографические очерки о Гаршине // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. – Т. VIII, С. 103-104.

2. Гаршин В. М. Сочинения: Рассказы. Очерки. Статьи. Письма. – М.: Сов. Россия, 1984. – 432 с.

3. Де Сталь А.-Л.-Ж. О Германии // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. – М.: Изд-во МГУ, 1980. – С. 365-403.

4. Мирский Д. С. Гаршин // Мирский Д. С. История русской литературы с древнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. – London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992. – С. 525-527.

5. Прудоминский В. И. Примечания // Гаршин В. М. Сочинения: Рассказы. Очерки. Статьи. Письма. – М.: Сов. Россия, 1984. – С. 412-429.

6. Ранк О. Миф о рождении героя. – М.: Канон, 1997. – 234 с.

 

Т. А. Дейнегина, доцент кафедры
культурологии и кино–, телеискусства
Института культуры и искусств
ЛНУ им. Т.Шевченко,
заслуженный журналист Украины

РЕТРОСПЕКТИВНАЯ ИНТРОСПЕКЦИЯ КАК МЕТОД САМОПОЗНАНИЯ
В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ В. М. ГАРШИНА

Нарушая хрестоматийные каноны, начну с цитаты, которой следовало бы завершить обращение к личности и творчеству Всеволода Михайловича Гаршина сквозь призму восприятия или непринятия их в особом уголке планеты, колоритом и поэтической грустью которого пронизаны чуть ли не каждая строка его творчества:

«И все-таки «траву забвения» вокруг имени Гаршина следует выкорчевывать прежде всего у него на родине. Далеко еще не все на Луганщине осознали, что Всеволод Гаршин принадлежит к созвездию самых знаковых фигур края, его истории, славе. Примеров этому немало. Улица, на которой жил Гаршин в Старобельске, например, по-прежнему называется имени Ленина, редко кто может ответить и почему село Криничное, где когда-то было имение Гаршиных, в народе называют Гаршиновка. Еще по случаю 25-летия со дня смерти Всеволода Гаршина, идя навстречу пожеланиям горожан достойным образом почтить память талантливого земляка, планировалось основать в Старобельске Народный дом его имени. Осуществлению задуманного тогда помешали война, революция... А сейчас?» [1, 4].

И знак вопроса в конце процитированной статьи заслуженного журналиста Украины Н. А. Поляковой «Всеволод Гаршин: ореол славы и трава забвения» словно указка, развертывающая направленность вынесенного в название доклада метода ретроспективной интроспекции от обозначенного объекта рассмотрения до реалий нашего сегодняшнего самопознания.

«...Художники не любят хвалить друг друга» [2, 98]. – Открыв наугад любую страницу произведения Всеволода Гаршина («Художники»), словно со своей эпохой встречаешься, с самим собой. И полуторовековая временная дистанция не превращает прошлое в архаичное. А ретроспекция, возведенная в пронзительную проницательность мастера психологического рассказа Всеволода Гаршина, придает новые черты интроспекции как субъективному методу в психологии, основанном на самонаблюдении сознания. Самоанализ в целях самопознания или самоосуждения, в данном случае отличающегося от угрызений совести?.. – Вряд ли можно предположить, как на этот вопрос ответил бы автор «Красного цветка», «Медведей», «Четырех дней», «Сигнала» и других человековедческих произведений, в которых, как писал Г.И. Успенский, «...положительно исчерпано все содержание нашей жизни».

В психологии роль интроспекции трудно переоценить: только она позволяет восприятие психической реальности в качестве таковой; она служит нормой и гидом при объективных анализах человеческого поведения. Анри Бергсон даже считал интроспекцию методом самой метафизики, обнажающим перед нами пути «глубинного Я», внутренней «длительности» и интуиции абсолюта [3].

Уже с первых писательских шагов Всеволод Гаршин по-своему соединял литературу с реалиями жизни. Ученые утверждают, что «в повседневной жизни, интроспекция – это проявление самоанализа. Интроспекция основывается на изучении собственных мыслей, ощущений, мотивов и поступков. Великий философ Сократ провел большую часть своей жизни, занимаясь самоанализом и призывая своих сограждан-афинян следовать своему примеру. Он даже утверждал, что для него самого "непроанализированная жизнь не стоит существования" [4].

К творчеству Всеволода Гаршин обращалось довольно большое число исследований, начиная с работ первых его биографов Абрамова и Дурылина, заканчивая такими работами, как «Всеволод Гаршин. Творчество и судьба» Латыниной (М., 1986) и романом Порудоминского «Грустный солдат» (М., 1986), художественно изображающим основные проблемные моменты жизни Гаршина и т.д.

Современные авторы, среди которых известные ученые Ю. Фесенко, В. Бахмач, В. Даренский (Луганск), В. Звиняцковский (Киев), Л .Орехова, Т. Павловская, Н. Романенко (Симферополь), М. Перзеке (Кировоград), М. Строганов (Тверь) и другие предлагают по-новому взглянуть на нашего земляка-гуманиста. Как подчеркивает Н. Полякова, «...по их глубокому убеждению, в свете трагических социальных коллизий конца ХХ начала XXI века, мировой глобализации произведения Гаршина особенно актуальны» [1, 4].

Немало подсказок к пониманию написанного Гаршиным дает обращение к его биографии. Невозможно не обратить внимание на то, как сам Гаршин описывает горько-памятный период своей жизни: «Пятый год моей жизни был очень бурный: меня возили из Старобельска в Харьков, из Харькова в Одессу, оттуда в Харьков и назад в Старобельск (все это на почтовых зимой, летом и осенью); некоторые сцены оставили во мне неизгладимые воспоминания и, быть может, след на характере. Преобладающее на моей физиономии печальное выражение, вероятно, получило свое начало в ту эпоху» [5].

Это воспоминание Вс. Гаршина свидетельствует о необходимости четкого определения значения, которое имел для Вс. Гаршина данный конфликт его родителей, еще раз подчеркивая, что «ретроспективная философия опирается на интроспекцию (восприятие умственного содержания: эмоций, чувств), чтобы при помощи рефлексии вывести из нее универсальное значение всего содержимого сознания и установить иерархию ощущений (связанных с действием, восприятием и творчеством) в общей структуре личности. Чрезмерная склонность к интроспекции может привести к подозрительному отношению к миру, нередкому у психастеников: замена реального и объективного мира миром внутренним характерна для «шизофрении» [3]. Интроспективному методу противоположен бихевиористический (поведенческий) метод, довольствующийся объективным анализом поведения. При этом целостное постижение действительности может быть «эмоционально-интуитивным».

Разве только к «описаниям природы» можно отнести начало рассказа «Медведи»:
«На степной речке Рохле приютился город Бельск. В этом месте она делает несколько крутых излучин, соединенных протоками; все сплетение, если смотреть в ясный летний день с высокого правого берега долины реки, кажется целым бантом из голубых лент. Этот высокий берег подымается над уровнем Рохли сажен на пятьдесят и точно срезан огромным ножом так круто, что взобраться от воды наверх, туда, где начинается бесконечная степь, можно, только хватаясь за кусты бересклета, дерезы и орешника, густо покрывающие склон. Оттуда, сверху, открывается вид верст на сорок кругом. Направо к югу и налево на север тянутся холмы правого берега Рохли, круто спускающиеся в долину, как тот, с которого мы смотрим, или отлогие; некоторые из них белеют своими обнаженными от почвы меловыми вершинами и скатами; другие покрыты по большей части чахлой и низкой травой» [6, 144 – 145] и т. д.

Разве не возникает восприятие описанного на эмоционально–чувственном уровне?.. В то же время, жители современного Старобельска (районный центр на Луганщине) легко узнают описание берегов реки Айдар (у Гаршина – речка Рохля) и живописные меловые кручи правобережья и безграничные степи, тянущиеся на восток. И, видимо, это обусловлено не только талантом художника, но и проявлением сыновней любви к земле, взрастившей писателя.

Неслучайно Всеволод Михайлович Гаршин называл Старобельщину своей второй родиной, следовательно – это земля, определившая духовный облик человека, источник духовной силы (а, не исключено, – и бессилия или безысходности....). Именно Старобельщина и определила многие сюжеты его рассказов, стихотворений, очерков. Не только сюжеты черпал он здесь – именно здесь к нему пришло чувство украинского слова и умение пользоваться украинским языком для колорита речи, он увлеченно изучал нравы, традиции, обычаи украинского народа. И в основу рассказа, начало которого только что вспоминалось, была положена реальная ситуация, когда согласно царскому рескрипту цыгане всего уезда были созваны в Старобельск для того, чтобы были расстреляны их медведи. «Это были выстрелы не в медведей, а в цыган. Как писал современник Гаршина Соколов в воспоминаниях, Гаршин говорил: «Мне не разрешают писать как стреляют в людей, я буду писать, как расстреливают медведей» [7, 16].

Можно однозначно утверждать, что именно в Старобельске обозначились жизненные ориентиры В. М. Гаршина, не только светлые – необыкновенному творческому потенциалу суждено было стать спутником величайших страданий. Именно здесь он научился читать и писать. Первым учителем его был прогрессивный человек–народник Завадский. С другой стороны, именно его духовному наставнику суждено было стать разрушителем семьи Гаршиных, что резко изменило и линию судьбы будущего писателя. Приведенное ранее воспоминание

Вс. Гаршина о детских годах своих свидетельствует о том, насколько повлиял на детскую психику конфликт его родителей. Данный вопрос является малоизученным. Наиболее глубоко он рассмотрен в двух работах: в работе Л. Ф. Филимоновой «Истоки душевной трагедии Гаршина» и в работе А. Н. Латыниной «Всеволод Гаршин. Творчество и судьба».

Михаил Егорович Гаршин «был помещиком Старобельского уезда. Окончил 1-ю Московскую гимназию, пробыл два года на юридическом факультете Московского университета, но увлекся военной службой (...) и поступил в Кирасирский полк. После получения от отца наследства (70 душ) в 1858 г. Вышел в отставку, (...) купил дом в Старобельске» [8, 573].

Как известно, М. Е. Гаршин был одним из прогрессивно мыслящих помещиков. Он был автором ряда статей по вопросам крестьянской реформы. Одна из них остановила внимание

Н. Г. Чернышевского, отозвавшегося о ней положительно. Также известно, что во время освобождения крестьян М. Е. Гаршин был представителем от Старобельского уезда в Харьковском губернском комитете по улучшению быта крестьян. Как оригинально, прогрессивно мыслящий человек М. Е. Гаршин предстает перед нами в своем, так называемом, «Журнале поездки в Петербург с Жоржем и Витею с 11 декабря 1859 г.» Весь этот журнал пишется в форме дневника,

имеющего черты эпистолярного жанра: записи как бы обращены к другому лицу. Это лицо, вероятно, Е. С. Гаршина.

Далее в своих записях автор открыто говорит об измене жены. «Жорж, всегда ненавидевший Завадского, начинал тогда со слезами ругать его, говорил, что он погубил мамашу, что он причина всему злу, что он еще в Старобельске знал, что мамаша любит Завадского...» [8, 573].

Чтобы понять, какое значение имеет данный конфликт для Вс. Гаршина, нужно, прежде всего, определить, какую роль играла в данном конфликте его мать. Ей принадлежит главная роль, поскольку именно ее поступок ложится в основу конфликта. Сам Вс. Гаршин дал чисто нравственную оценку ее поступку. Ведь хотя Е. С. Гаршина была образованной женщиной с большими интеллектуальными запросами, а ее муж – человек «недалекий», у них была семья. Своим бегством Е. С. Гаршина разрушает семью, пренебрегая ею ради личного счастья с Завадским.

Между тем у резкой перемены, произошедшей с М. Е. Гаршиным, есть вполне конкретная причина. В справке психиатрической клиники приводится такая фраза: «Переходы от сентиментальной нежности к бурному гневу». В соответствии с этим диагнозом, конфликт вполне логично интерпретировать следующим образом: «От сентиментальной нежности к жене, уже зная об ее измене, но все еще веря, что она образумится ради семьи – к бурному гневу на нее и на все, что связано с ее изменой, после ее бегства от него» [8, 574]. Не должно быть никакого сомнения в том, что М. Е. Гаршин писал свои письма, находясь в болезненном состоянии.

Даже абрисное описание семейной драмы, где не обошлось без психиатрической больницы и справок о серьезных недугах и т.д. не может не проецироваться на судьбу Всеволода Гаршина и ее интроспекцию в литературном творчестве.

В работах исследователей творчества Гаршина подчеркивается значимость автобиографической основы в одних его военных рассказах и ее отсутствие в других. Вряд ли требуется доказывать, что среди всех рассказов Всеволода Гаршина, посвященных мирной жизни, особое место и значимость имеет именно «Красный цветок». Только этот рассказ имеет четко выраженную автобиографическую основу. Именно «Красный цветок» – рассказ, представляющий Гаршина как душевнобольного человека. Это ставит вопрос о специфике его особой жизненной позиции, выраженной, в данном случае, в его желании писать о труднейшем военном периоде своей жизни и в его нежелании писать о своей счастливой семейной жизни.

Горькие уроки любимого Старобельска, где «...мертвечина такая, что ужас. Мои легкие не перенесут миазмов, именуемых в нашем милом отечественном городе, неизвестно по какой причине, – жизнью...», – как вспоминает он в одном из писем о городе своего детства, со временем перерастают в более глубокое и конкретное осмысление увиденного, прочувствованного и переосмысленного сквозь призму времени.

Уже в первом своем очерке (а печататься Вс. Гаршин начал еще в студенческие годы) луч памяти молодого писателя высвечивает картины убогой и ничтожной жизни, которые автор наблюдал в Старобельске:

«Уезду грозил голод.

Хлебороднейший уезд одной из хлебороднейших губерний терпит голод, – это странное обстоятельство перестало быть странным со времени достопамятного 1873 года. Наш тучный чернозем полтора месяца не видел капли дождя; всходы погорели; уцелевший хлеб в четверть ростом был с почти пустыми колосьями. Энский уезд, кроме пшеницы ничего не производит; дело, следовательно, шло серьезное. Купцы и помещики мало горевали: в прошлом году урожай был огромный, но из-за низких цен много хлеба осталось непроданным на этот год. В этот же голодный год цены достигли редкой высоты, и прошлогодний хлеб заменил хлеб этого года. Крестьяне же, как и подобает невежественному, ленивому и пьяному крестьянству, не выказало такого похвального благоразумия; прошлогодний хлеб был весь продан за бесценок, а в этом году его вовсе не было. Сена тоже не было; уже в августе лошади продавались по 5 и по 3 р., жеребята по 30 коп.» [6, 308 – 309].

В биографии Гаршина исследователями выделяется ряд основных эпизодов его жизни, повлиявших на формирование мировоззрения писателя и получивших отражение в творчестве:
1. Конфликт между его родителями.
2. Военный период.
3. Ночная встреча с графом Лорис-Меликовым (казнь Молодецкого) и последовавший вслед за ней приступ болезни Гаршина.
4. Смерть Гаршина и события, ей предшествовавшие.
Их своеобразным обобщением можно привести четыре строки поэта надсоновской школы Николая Минского, который в стихотворении «Над могилой Гаршина», выразил отношение к Гаршину, который «... в сумерки веков рожден, когда вокруг с зарей пугливою боролись ночи тени», который «жаждал веровать, безверием томим» («Над могилой Гаршина», 1896), прогрессивной интеллигенции России, написав так:

Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,
Те дольше не могли меж нами жизнь влачить.
А мы живем во тьме, и тьма нас одолела.
Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!

Список использованной литературы

1. Полякова Н. Всеволод Гаршин: ореол славы и трава забвения. – Луганская правда, 10.07.2009.

2. Гаршин В.М. Сочинения – М.– Л., 1963.

3. Электронный ресурс // Доступ к источнику:ru.wikipedia.org/wiki/Бергсон

4. Электронный ресурс // Доступ к источнику http://www.ibm.com/developerworks/ru/library/l-pyint/

5. Гаршин, Всеволод. Полн. собр. соч. Т. 3. Письма. М. – Л., Изд. «Academia». 1934. С. 12.

6. Гаршин В. М. Сочинения. – М, 1983.

7. Гаршин В. М. Избранное / Вступ. ст. и Г. А. Бялого. Сост. и примеч. И. И. Подольской. М., 1984.

8. Филимонова Л. Ф. Истоки душевной трагедии Гаршина // Звенья Т. 9. М., 1950.

 

В. И. Ильминская
Зав. сектором отдела
краеведческой информации
ЛОУНБ им. М. Горького

РАССКАЗ «КРАСНЫЙ ЦВЕТОК» – АВТОЭПИТАФИЯ ВСЕВОЛОДА ГАРШИНА

Ты грустно прожил жизнь, больная совесть века
Тебя отметила глашатаем своим.
В дни злобы ты любил людей и человека
И жаждал веровать, безверием томим.
Но слишком был глубок родник твоей печали:
Ты изнемог душой, правдивейший из нас.
И струны порвались, рыданья отзвучали...
В безвременье ты жил, безвременно угас.

Е. А. Соловьев (Андреевич)

Всеволод Михайлович Гаршин – загадочная и трагическая личность в русской литературе конца ХIХ века. Этого писателя называют «сумасшедшим гением», «современным Гамлетом», «Гамлетом сердца», «солдатом с грустными глазами».

Классик Лев Николаевич Толстой утверждал, что глаза – это зеркало человеческой души. Мы с этим согласимся, когда обратим свое внимание на портреты Всеволода Гаршина. Мы увидим печальный, легкоранимый, нежный, слегка затуманенный дымкой таинственности взгляд писателя. В глазах Всеволода Михайловича отражается тоска, грусть, печаль, вина, но и в то же время обреченность, ощущение своей кончины, тревога за себя и все человечество.

Еще в детстве Всеволод отличался ранимостью, мягкостью характера, чуткостью. Он мысленно уходил от реальности в свой глубокий внутренний мир, так что грань между ними стиралась, и они тесно переплетались в единое целое. И уже трудно было понять, где действительность, а где – нет. Да, в раннем детстве это присуще почти всем детям, но когда это происходит с взрослым человеком, необходимо бить тревогу.

Писателя Всеволода Михайловича Гаршина называли «современным Гамлетом». «С принцем датским, по свидетельствам современников, его роднило болезненно обостренное неприятие любой несправедливости, несовершенства человеческого мироустроения, что превращалось для него в постоянные, почти физические муки совести и сострадания. На весь литературный путь Гаршину были отпущены судьбой короткие одиннадцать лет, за которые писатель навсегда вписал свое имя в русскую классическую литературу» [1]. Его простые в фабульном и композиционном отношении рассказы поражали читателей глубинной обнаженностью чувств героя. Повествование от первого лица с использованием дневниковых записей, внимание к самым болезненным душевным переживаниям создавало эффект абсолютной тождественности автора и героя. Беспомощность человека перед стихией зла, подчеркнутая трагическими финалами, становилась главной темой не только военных, но и более поздних рассказов Гаршина.

Писатель остро чувствовал свое несоответствие жестокой действительности, он называл себя ярым борцом против вселенского зла. В этой борьбе Гаршин остро ощущал свою обреченность. Ее мы можем прочувствовать в рассказе «Красный цветок». Читателям становится жутко от прочитанного, особенно тем, кто знаком с биографией автора. «Красный цветок» – это очень сильный, тяжелый и страшный рассказ. Рассказ, ставший в каком-то роде авто-эпитафией Гаршина, предчувствием близкой смерти.

Следует отметить, что тема смерти с детства волновала Гаршина. Еще будучи гимназистом, он написал сочинение под названием «Смерть», где описал предсмертные минуты своего знакомого. Юный автор размышляет о чувствах, владеющих человеком перед лицом смерти. В этой детской работе не заметно страха смерти, мало того, Гаршин называет ее непременной обязанностью человека. В дальнейшем писателю не раз приходилось сталкиваться со смертью. «Он трансформировал желание смерти на героев своих произведений, только счастье приходит к ним не после смерти, а непосредственно перед нею. В этом, вероятно, проявляется его вполне понятное желание обычного человеческого счастья, а так как Гаршин не считал для себя возможным достижение его при жизни, то все происходит на границе двух миров: реального и потустороннего» [2].

Смерть и безумие располагались где-то неподалеку от Гаршина и его творчества. Что такое психическая нормальность – никому неизвестно. Это абстрактное понятие. Очень трудно назвать «нормальными» тех людей, которые используют в качестве источника и инструмента для профессиональной деятельности свои мысли и переживания. Люди творческих профессий относятся к так называемой группе высокого суицидального риска. Это объясняется обнаженностью нервов, особой эмоциональной незащищенностью и еще – опасной кощунственностью избранного ими ремесла. По этому пути шел и Всеволод Гаршин. Он создал собственный мир, а чем писатель талантливей, тем бумажная вселенная правдоподобней и жизнеспособней. «Но писатель не бог, и ноша, которую он на себя взваливает, иногда оказывается непосильной. Всякий человек, живущий не только телесной, но и умственной жизнью, рано или поздно примеряет на себя возможность самоубийства. Но человеку творческому, и прежде всего литератору, эта идея особенно близка, она всегда витает где-то рядом» – утверждает автор книги «Писатель и самоубийство».

Первый приступ душевной болезни Гаршин перенес еще гимназистом. Затем учился в Горном институте, добровольцем участвовал в Балканской войне, был ранен. В 1880 году произошел новый, гораздо более тяжелый приступ. Гаршин был доставлен домой в смирительной рубашке и помещен в лечебницу. В периоды просветления много писал, достиг известности, пользовался всеобщей любовью. Устроился на работу по железнодорожному ведомству, чтобы иметь отдых от писательства, которое, по собственному его признанию, подтачивало его душевные силы и сводило с ума. После 1884 года каждую весну болезнь обострялась, выражаясь в депрессии, апатии, упадке физических и душевных сил, мучительной бессоннице. Сумасшествие играло с Гаршиным в кошки-мышки. Это был обреченный человек: взбалмошная мать, у отца - явные психические отклонения, старший брат застрелился. Обнаженные нервы видели происходящие в мире жесткости и злодеяния, это подтачивало душевные силы писателя и сводило его с ума: «Хорошо или нехорошо выходило написанное, это вопрос посторонний; но что я писал, в самом деле, одними своими несчастными нервами, и что каждая буква стоила мне капли крови, то это, право, не будет преувеличением» (из письма другу за 3 месяца до самоубийства). Предсмертный приступ был особенно тяжел – бессонница, бред, лихорадочное бормотание непонятных слов. Выбежал из квартиры, бросился в лестничный пролет. Сильно расшибся, но умер не сразу, а только через пять дней. Все повторял: «Так мне и нужно, так мне и нужно» [5].

Всеволод Гаршин (1855-1888) в промежутке между периодами помрачения написал пугающе красивый рассказ «Красный цветок», в котором описал процесс распада сознания, увиденный изнутри. Пациенту сумасшедшего дома представляется, что цветок, растущий в больничном саду, является средоточием всего мирового Зла. Борьба с цветком требует неимоверной концентрации духовных и физических сил, преодоления массы реальных и воображаемых препятствий. Но больной считает себя спасителем человечества, на которого возложена великая, ему одному понятная миссия. Он жертвует собой во имя Добра. Гаршин в этом рассказе писал о самом себе – его тоже одолевали видения подобного рода. Первый приступ психической болезни он перенес в семнадцать лет и впоследствии рассказывал об этом так: «Однажды разыгралась страшная гроза. Мне казалось, что буря снесет весь дом, в котором я тогда жил. И вот, чтобы этому воспрепятствовать, я открыл окно, – моя комната находилась в верхнем этаже, – взял палку и приложил один ее конец к крыше, а другой – к своей груди, чтобы мое тело образовало громоотвод и, таким образом, спасло все здание со всеми его обитателями от гибели». Что ж, благородный человек благороден даже в безумии.

Рассказ «Красный цветок» был впервые опубликован в журнале «Отечественные записки», 1883, № 10. Произведение было посвящено памяти Ивана Сергеевича Тургенева, скончавшегося 22 августа 1883 года. Под впечатлением похорон писателя Гаршин сочинил стихотворение, в котором находим такие строки:

Исчезнут все венцы, престолы,
Порфиры всех земных царей,
Но чистые твои глаголы
Всё будут жечь сердца людей...

Но главное в этом рассказе Гаршин передал многие впечатления своей психической болезни. «Он сознавал, что он в сумасшедшем доме; он сознавал даже, что он болен... Он видел себя в каком-то волшебном, заколдованном круге, собравшем в себя всю силу земли, и в горделивом исступлении считал себя за центр этого круга» [3, 197]. Известный психиатр того времени И. А. Сикорский в статье, специально посвященной «Красном цветку», говорил о «классическом» описании «картины болезненного самочувствия, освещенной тонким, проницательным анализом художественного таланта». Сразу же после смерти Гаршина с воспоминаниями о нем выступил литератор В. И. Бибиков. Он поведал о разговоре с Гаршиным на квартире Ясинского, состоявшемся незадолго до смерти писателя. Речь шла о «Красном цветке», и Гаршин стал рассказывать о своем пребывании в харьковском доме умалишенных, об окне, снабженном толстой решеткой, около которого он подолгу простаивал, и цветнике, и заметил, что «немудрено, если грезы его имели такое направление, как это рассказано в «Красном цветке». Кроме конца, там все - правда, я ничего от себя не прибавил» [7]. «Он сознавал, что он в сумасшедшем доме, он сознавал даже, что он болен... Его состояние было страшной смесью правильных суждений и нелепостей. Он понимал, что вокруг него все больные, но в то же время в каждом из них видел какое-нибудь тайно скрывающееся или скрытое лицо, которое он знал прежде или о котором читал или слыхал... Тут были и живые, и мертвые. Тут были знаменитые и сильные мира и солдаты, убитые в последнюю войну и воскресшие» [3, 197].

Но для большинства современников смысл рассказа, его содержание выходят далеко за пределы описания болезненного состояния. «Читая такую вещь, как «Красный цветок»,— пишет об этом Глеб Успенский,— мы, кроме тонких наблюдений над симптомами психической болезни, видим, что источник страдания больного человека таится в окружающей его жизни и что оттуда, из жизни, страдание вошло в его душу. Видим, что жизнь оскорбила в нем чувство справедливости, огорчила его, что мысль о жизненной неправде есть главный корень душевного страдания и что нервное расстройство, физическая боль, физическое страдание только осложняют напряженную работу совершенно определенной мысли, внушенной впечатлениями живой жизни» [3, 419].

Гаршин не описывал жизнь, а брал ее в момент наивысшего напряжения душевных сил человека, в его столкновении с окружающим злом. Главный герой «Красного цветка» находился на грани духовного перелома, в преддверии неминуемых трагических перемен. Он – одинокая личность с больной душой и потрясенными нервами, которая противостоит многоликому злу. Душевнобольной интеллигент видит перед собой социальное зло в мировом масштабе. В его воспаленном мозгу с удивительной яркостью встают картины гибнущего в заточении человечества, лишенного всех прав, находящегося в полной власти тюремщиков. Психиатрическая больница, куда его поместили, представляется больному обществом с угнетенными и угнетателями, где царят законы зла. «Зачем вы делаете зло? Зачем вы собрали эту толпу несчастных и держите ее здесь?.. Зачем вы не освободите их?» — спрашивает больной у доктора. Для больного «больница была населена людьми всех времен и всех стран... Все они, его товарищи по больнице, собрались сюда затем, чтобы исполнить дело, смутно представлявшееся ему гигантским предприятием, направленным к уничтожению зла на земле» [3,195].

Символом зла в глазах больного явился яркий цветок мака на больничной клумбе. (Видимо, цветок мака ассоциируется со злом еще и потому, что из мака делают опиум, употребляемый наркоманами.) «Он впитал в себя всю невинно пролитую кровь... все слезы, всю желчь человечества... Нужно было сорвать его и убить», — думает больной. Как и подлинные революционеры, больной готовит к восстанию своих товарищей, внушая им мысль о скорой свободе. «Скоро, скоро распадутся железные решетки, все эти заточенные выйдут отсюда и помчатся во все концы земли, и весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чудной красоте» [3, 199]. Себя, свою жизнь отдает он в жертву злу ради спасения человечества. Был прав В. Г. Короленко, писавший: «Простой цветок красного мака значит — иллюзия. Но около этой иллюзии развернулась в страшно сгущенном виде вся душевная драма самоотвержения и героизма, в которой так ярко проявляется высшая красота человеческого духа» [4, 22].

Герой Гаршина – он сам, писатель срисовывает его с себя. О причине болезни этого героя, как, впрочем, и своей собственной, Гаршин хорошо сказал в письме к своему другу А. Я. Герду: «Все болезни происходят от одной и той же причины... причина эта — неудовлетворенная потребность... Потребность работать на благо людей, потребность человеческого участия и любви, потребность свободы и равенства, жизненных перспектив» [4, 18].

«Красный цветок» – это авто-эпитафия Всеволода Гаршина. Рассказ вселяет в читателя ужас, страх, таинственность, и в тоже время чувство жалости, сострадания к главному герою. Те ужасы, которые описаны, автор проживал много раз. Иногда кажется, что существует мистическая связь между Гаршиным и «Красным цветком». Правда, герой рассказа умирает с умиротворенным лицом, а писатель в тяжелых муках.

Всеволод Гаршин прожил 33 года - возраст Христа. В. Ю. Даренский точно заметил в писателе утрату христианского понимания смысла смерти (и смысла земной жизни), которая и привела к тому «жуткому» ощущению тотальной бессмыслицы всего существующего [6, 22]. Действительность, судьба, магия цифр оказались жестоки к Гаршину, но все же писатель сумел подарить человечеству литературное наследство, которое продолжает волновать наши души и по сей день. «Я достиг реально того, что выработано философией. Я переживаю самим собою великие идеи о том, что пространство и время – суть фикции. Я живу во всех веках. Я живу без пространства, везде или нигде, как хотите. И поэтому мне все равно, держите меня здесь или отпустите на волю, свободен я или нет» [195].

Список использованной литературы

1. Гаршин В. М. Сочинения: Рассказы. Очерки. Статьи. Письма / Сост. В. И. Порудоминский. – М.: Сов. Россия, 1984. – 432 с., 1 л. портр.

2. Горячкина, М. Всеволод Михайлович Гаршин / М. Горячкина // Гаршин В. М. Рассказы. – Новосибирск, 1981. – С. 18–22.

3. Даренский, В. Ю. Рождение экзистенциальной прозы в рассказе В. М. Гаршина «Четыре дня» / В. Ю. Даренский // Полифоническая культура Украины. – Луганск: Янтарь, 2007. – Вып. 3. – С. 22

4. Радецкая, М. М. Всеволод Гаршин в литературно-философской концепции Е. А. Соловьева (Андреевич) / М. Радецкая // Слобожанщина - Донбасс. – Луганск: Альма-матер, 2004. – С. 83–89.

 

Москалюк Б. А.,
Заслуженный журналист Украины,
ст. преп. ВНУ им. В. Даля

ВСЕВОЛОД ГАРШИН И ПАЦИФИЗМ

Творчество русского писателя - уроженца Донбасса - Всеволода Михайловича Гаршина подобно яркой комете оставило свой особый след на литературном своде XIX века. Трагичность судьбы и автобиографичность нашли прямое отражение в его рассказах, очерках и статьях. Все, что он создал, исполнено великой любви к людям и ненависти ко злу, глубоко прочувствовано, написано на разрыве аорты. По собственному его признанию, каждая буква стоила ему капли крови.

Мгновенную известность Всеволоду Гаршину принес (первый в его творчестве и в серии его же рассказов о войне и людях) рассказ «Четыре дня». Ошеломляющая достоверность и точность в изображении подлинного ужаса войны, протест против нее, как грубого насилия над человеческой природой и есть проявление пацифизма.

Война, как трагический разлом бытия человеческой личности, всегда находила то или иное отражение в мировой и отечественной литературе. Ярким примером тому — эпопея «Война и мир» Льва Толстого. Нерв повествования — народная жизнь, которая медленной рекой течет в дни войны и в дни мира. Стремясь широко, ярко и точно отобразить кажущуюся неуловимой жизнь народа, Л. Н. Толстой разрабатывает совершенно новый художественно-философский метод, где доминирует идея очищающей силы такого тяжелого для всей нации испытания, как война, — Отечественная война 1812 года. Годами позже Лев Николаевич станет признанным Отцом русского пацифизма.

В 80-90 годах 19 века начинается новый этап литературного развития реализма. Отмеченный поисками новых форм, способных отражать изжитость существующего общества, а вместе с тем предчувствие коренных перемен в жизни России и человечества. Критический реализм, а точнее, философско-психологический реализм, нашел свое воплощение в творчестве В. Гаршина. Поиски более «интенсивных» форм художественного осмысления действительности определили особенности его творчества. Он, как и другие писатели-современники, усваивал темы литературы прошлого. Не уходя от уже сложившихся литературных традиций, «Гаршин поэтизировал трагический героизм, выдвигая на первый план одинокого борца с мировым злом, противопоставленного всему окружающему миру, или изображал катастрофическое пробуждение потрясенного истиной человеческого сознания».

Углубившись в проблематику индивидуального сознания, В. Гаршин отнюдь не утратил интереса к общественно-политической жизни России. Следует предположить, что политическая позиция Всеволода Гаршина — это умеренный либерализм. Вместе с тем, либерализм же сам по себе сложное духовное образование, где наряду с прочими идейными течениями нашел место и пацифизм. Всеволода Гаршина (без всяких оговорок) следует считать ярким выразителем русского пацифизма. К сожалению, многие литературные критики-исследователи его литературного творчества всячески обходили само слово пацифизм, которое в переводе с латинского — раcificus — означает миротворческий.

Сын офицера — участника Крымской войны 1853-56 гг. Всеволод Гаршин в 1877 году ушел добровольцем на русско-турецкую войну, был ранен, произведен в офицеры. Его военные впечатления были отражены им в рассказах «Четыре дня» (1877), «Трус» (1879), «Денщик и офицер» (1880), «Из воспоминаний рядового Иванова» (1883) и очерке «Аясларское дело». Восхищаясь нравственной силой солдата, Гаршин, осуждал войну с точки зрения гуманистических позиций.

В письмах-исповедях своей матушке, Екатерине Степановне Гаршиной, писатель откровенно пишет о своих взглядах на жизнь и на происходящие в России события. Они то и являются убедительным подтверждением его пацифистического мировоззрения. Например, в письме Всеволода матери 18 мая 1877 г. с театра военных действий читаем: «Если Бог приведет вернуться, напишу целую книгу. Русский солдат — нечто совершенно необыкновенное...»2, а в письме от 27 февраля 1880 г. сказано: «Кровь возмущает меня, но кровь отовсюду».

В современном понимании, пацифизм — это антивоенное движение, участники которого главным средством предотвращения войн считают осуждение ее аморального характера.

Как человеку, который «был под пулею», пережившему гибель товарища по оружию, Гаршину-писателю есть что сказать, чтобы его поняли. При этом он знает, как об этом сказать... Сказать так, чтобы вызвать «благодарность, какую чувствует наше сердце, сердце человека толпы, открывающее новый мир чужими глазами и трудом». Сказав так в «Заметках о художественных выставках» (1887), В. М. Гаршин тут же уточняет: «о, жалок был бы круг наших представлений, если бы мы были представлены только своим личным пяти чувствам и мозг наш перерабатывал бы только пищу, им добытую. Часто один мощный художественный образ влагает в нашу душу более, чем добыто многими годами жизни; мы сознаем, что лучшая и драгоценнейшая часть нашего Я принадлежит не нам, а тому духовному молоку, к которому приближает нас мощная рука творчества» [Гарш., 351]. Такое заключение писатель-пацифист сделает спустя 10 лет после выхода в свет его «Четырех дней», которые потрясли российского читателя.

Рассказ «Четыре дня» впервые был опубликован в десятом номере журнала «Отечественные записки» в 1877 году с подзаголовком: «Один из эпизодов войны» и датой в конце текста: «Вела. Август 1877 г.». О происшествии, положенном в основу рассказа, Всеволод сообщает в письме к матери 21 июля 1877 г.: «... наш батальон ходил на место боя (верст 20-22) убрать мертвых, и я видел не особенно красивую картину... Но мы были вознаграждены за все — нашли раненого. Пять суток лежал он в кустах с перебитой ногой. Несколько раз турки ходили мимо него, но не замечали» [Гарш., 373].

Герой рассказа — рядовой Иванов, «барин Иванов», кличут его остальные солдаты. Имя Иванов выбрано не случайно: это тот обыкновенный русский, и то, что случилось с ним, может произойти со всяким.

И вот он, беспомощный, на маленькой, обросшей кустами поляне; рядом - разлагающийся труп убитого им человека. В первый раз, с момента ранения открыв глаза, герой рассказа видит перед собой несколько травинок, муравья, ползущего с одной из них вниз головой, кусочки сора от прошлогодней травы («вот весь мой мир»), но чуть позже он незаметно для себя переворачивается — и перед ним открывается мир необъятный: огромное небо и яркие звезды над ним.

В этот момент у роковой черты человек начинает осознавать все происходящее иначе, по-новому, мыслит глубоко и беспощадно точно. У такого человека возникает особое духовное состояние: он и хочет, и не может верить, и отчаивается, и надеется. Война, пределом которой автору представлялась готовность быть убитым («Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули»), оборачивается необходимостью убивать. И тогда: «За что я убил его?», «Чем же он виноват?». И следом: «А чем виноват я, хотя я и убил его?». Миражное поле сражения, где люди «лбы и груди подставляют под пули» (см. письма В. Гаршина его матери, датированные 12-13 апреля 1877 г. и 19 февраля 1878 г.) сменяются реальным образом скелета в мундире: «Это война — подумал я: — вот ее изображение» [Гарш., 29]. В сущности одна эта фраза уже выражает концепцию пацифизма.

Пацифисты осуждают всякий вооруженный конфликт, отрицая даже правомерность справедливой освободительной борьбы. Однако и разобраться в характере войны не так-то просто: идут бои за освобождение славянских народов от турецко-османского ига, но при этом у самодержавия свои «виды». В. Гаршин вообще не упоминает об этом. В рассказах «Трус» и «Из воспоминаний рядового Иванова» простые солдаты имеют самое смутное представление об истинном значении русско-турецкой войны.

Гаршин и его военные герои постоянно живут с мыслью о вечности и неотвратимости войны. Например, сцена царского смотра войск в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» открывается признанием героя в сознании «страшной силы массы, к которой принадлежал, и которая увлекла» его. В рассказе «Трус» читаем: «Война — зло; и вы, и я, и очень многие такого мнения; но ведь она неизбежна; любите вы ее или не любите, все равно она будет...».

Рассказ «Трус», написанный Гаршиным через 2 года после удачного дебюта «Четырех дней», вновь переполнен ... ужасами, которые уже осознаются в буднях, а не на войне. Здесь дан принцип обратного развертывания по сравнению с сюжетом в «Четырех днях». Все ужасы, вся клиническая часть предшествуют сражению. Герой — не трус, он только видит явную ложь в патриотических разглагольствованиях о войне. От гангрены умирает в палате добрый, хороший человек Кузьма Фомич. Умирает в тот день, когда героя с эшелоном отправляют на фронт, и он в первом же сражении падает замертво без страданий.

У В. Гаршина жизнь, содержащаяся внутри произведения, будь то «Четыре дня» или «Красный цветок», как малая Вселенная, отражает и проявляет в себе всю полноту человеческой жизни, всю целостность бытия. Вместе с тем, и нервный «гаршинский тип» — тип рассказчика — вычитывается в его произведениях. «Все описывал, собственно говоря, собственную персону, — откровенничает автор, — суя ее в разные звания...» [Гарш., 387]. Бросается в глаза многоплановость мотивов его творчества. Но всегда встреча автора и читателя в художественном мире литературных произведений Гаршина становится ничем не заменимой формой приобщения к подлинной человечности.

Обращаясь к истории пацифизма, следует отметить, что этому общественному движению примерно 200 лет. Первые пацифистские организации возникли в Великобритании и США после наполеоновских войн. К концу 80-х—началу 90-х годов 19 века пацифистское движение получило широкое распространение3. Знаковым является и выход в этот период антивоенных рассказов Всеволода Гаршина, для которого «все новые битвы — новые смерти и страдания». Для него это уже не просто галлюцинация когда «перо кажется оружием, наносящим белой бумаге черные раны», а боль призывающая понять абсурдность и аморальность войн.

В этот же период на авансцену общественной жизни Европы выходит ряд писателей — глашатаев антивоенных мыслей, предвестников «неслыханных перемен». На рубеже нового столетия — столетия мировых войн и революций (таким и был минувший 20 век) — европейская культура и литература уже сознавали свою роль и ответственность перед будущим. Так, интуитивное предчувствие общности с русской культурой в начале XX века выражали многие выдающиеся европейцы. Один из них — Мигель де Унамуно, испанский философ и писатель, который на литературном поприще заявил о себе как о стороннике пацифизма романом «Мир во время войны» (1897). Как и у Всеволода Гаршина, литературный труд Унамуно имел «золотое обеспечение» — его собственную личность, которая подлинно выстрадала, перечувствовала все то, о чем идет речь в его произведениях.

Как и любой идеологии, пацифизму тоже свойственны догматичность и ритуализация, т.е. имеются свои «отцы-основатели» и «герои-мученики», священные тексты (манифесты, декларации) и «ритуалы» (символы, обращения, гимны, праздники). Без излишней детализации этого положения достаточно вновь обратиться к творчеству Гаршина и Унамуно. У обоих выделяется индивидуализм как основополагающий моральный, политический и экономический принцип, — это своего рода идеал свободы, противопоставляемый феодальным ограничениям. Между тем, существует историческая версия, что император Павел I ненавидел войны и предлагал выяснение конфликтов между государствами решать путем дуэлей между правителями.

Русский пацифизм неразрывно связан с именем Л. Н. Толстого. Известно, что Всеволод Гаршин в середине марта 1880 года был в г. Туле с намерением встретиться с Л. Н. Толстым. Об этой встрече мы знаем мало. Можно лишь предположить, что Лев Николаевич оказал свое влияние на Гаршина, дал новый импульс его замыслу романа «Люди и война». В своем письме будущей супруге Надежде Михайловне Золотиловой в апреле того же года Гаршин пишет: «План «Люди и война» изменился... Книжица выйдет — право, тома три. Просто пугаюсь огромности» [Гарш., 391]. К сожалению, грандиозному замыслу не суждено было сбыться.

Из намеченного вышел в свет лишь рассказ «Денщик и офицер», первоначально задуманный как первая глава романа «Люди и война». Гаршинские «герои-мученики» одиноки — это суровое условие нравственного выбора: каждый выбирает сам. Закономерно, что русский литературный критик Н. К. Михайловский назвал героя аллегории «Красный цветок» «мучеником-победителем».

Неслучайно и то, что события, изображенные в самых знаменитых рассказах Гаршина — «Четыре дня», «Красный цветок» (1880), — точно не привязаны к какому-либо месту и времени. Все это символично и могло случиться в любых местах. Словом, материал, который привлекает Гаршин, ценен не сам по себе, а тем фактическим значением, которое он приобретает в силу определенной, проводимой автором философской концепции — психо-философский реализм.

В последние годы жизни В. Гаршина заговорят о влиянии на него толстовского учения. Сам Гаршин с этим будет спорить, скажет, что непротивление особенно ему ненавистно. Он не знает, как навсегда запретить войну, но душа его страдает, ища выход. Очевидно поэтому пацифизму посвящены и другие гаршинские произведения. Не нагнетая ужасов войны, писатель, однако, скрупулезно точно показывает подлинный ужас. И еще... В рассказах Гаршина чаще всего отображен тот момент, когда жизнь и смерть еще борются и еще неизвестно, кто из них выйдет победителем. Унамуно назвал такое состояние агонией: ведь агония — это еще не смерть. «Агония — это понимание ограниченности жизни и надежда на её безграничность, сомнения в смысле жизни и, вопреки сему, вера в ждущий нас смысл». Предваряя эти определения, В. Гаршин с детальной точностью сумел описать подобное состояние человека.

В военных рассказах и очерке «Аясларское дело» имеется другая особенность — практически отсутствует в индивидуализированной форме образ врага. Даже если он и присутствует, например, в рассказе «Трус», то как-то намеком, эскизно. Так, рассуждая о противнике — «этом самом турке», пьяненький солдат говорит: «Он бунтует, а нам огорчение». И далее там же: «Коротко и неясно, — а между тем, — дальше этой фразы не пойдешь», — так автор подводит итог этим рассуждениям.

Нет в рассказах Гаршина и традиционной военной доблести, присущей героическим эпосам, нет и патриотической мотивации поступков. Но есть другое: предельная обобщенность, лаконичность и концентрированность изображения, тяготение к напряженному аллегоризму. Субъективно-монологический тон рассказов («Четыре дня», «Трус»), по замыслу автора, служили стремлению «убить спокойствие читателей», «ударить их в сердце», внушить ощущение личной ответственности за господство зла в мире.

В 1886 году, запрещая издание «Четырех дней» («этого тенденциозного и вредного рассказа») отдельной книжкой, цензор, в частности отмечал: «До такой реальности не доходил и Верещагин в своих картинах».

Художник-баталист, очеркист В. В. Верещагин и его картина «Апофеоз войны»: пирамида черепов в выжженной солнцем пустыне — глубоко поразили юношеское воображение Гаршина. Тремя годами раньше «Четырех дней» в своих ломких стихах о верещагинской выставке он скажет:

- Я не увидел в них эффектного эскиза, Увидел смерть, услышал вопль людей, Измученных убийством...

Все это созвучно той страшной статистике, которая обнажает последствия прошлых войн. Например, потери в войнах европейских стран (убитые и умершие от ран и болезней по данным БЭС составили: в 17 веке — 3,3 млн. чел., в 18 в. — 5,4, в 19 и начале 20 веков: до 1-ой мировой войны — свыше 9 млн. чел., во 2-ой мировой войне, включая уничтоженных в фашистских лагерях смерти — свыше 50 млн. человек). К сожалению, горячих точек на планете, различных локальных войн хватает и в наше время.

Парадокс, однако слово «пацифист» в царской России, а затем в советское время чаще всего носило нарицательный характер и почти всегда имело негативный нюанс, соседствуя со словами «космополитизм» и «конформизм». В силу этого, естественно, пацифизм практически никогда не имел и не может иметь ничего общего, например, с национализмом или патриотизмом. Исключением из этого ряда является труд большевика Карла Радека «Эра демократического пацифизма».

В сущности, если где-то в произведениях литераторов и проскакивала мысль о «мировом гражданстве», то это еще не означало, что имеет место пацифизм, а следовательно какой-либо отказ от национальных традиций, от патриотизма. Аналогично можно сказать и в отношении конформизма — пассивного, приспособленческого принятия рутинного порядка вещей.

В связи с нашей темой уместно привести выдержки, извлеченные из дневников известного украинского писателя, фронтовика, общественного деятеля Олеся Гончара, автора романов «Знаменосцы» и «Люди и оружие». В одной из записей от 29.10.1984 г. о пребывании М. А. Шолохова в Киеве О. Гончар пишет об одной шолоховской реплике: «Уже прощаясь, делает выразительный жест рукою и смеется: — А тот румын, что с ним встретился наш солдат на высоте... — чудесно!» Речь шла об эпизоде из «Знаменовцев», где герой романа Маковей, побежавший восстанавливать линию связи, встретился с худющим солдатом — румыном. Они стояли и смотрели один на одного, как братья, забывшие, что должны один другого убивать. «Эту сцену — пишет О. Гончар — мне едва удалось отстоять перед цензорами, ее в некоторых издательствах принимали за «пацифизм». А М. Шолохов из всего почему-то вспомнил только это. И написанное как-то выросло в моих глазах, хотя я и раньше почувствовал туманно значимость этого эпизода, человечность, гуманизм, каким он проникнут».5

Такова связь времен. Русский пацифизм, рожденный Львом Толстым и утвержденный творчеством Гаршина, жив и поныне. Более подробно говорить о нем — это уже другая тема, требующая своего изучения.

Гаршин, безусловно, один из основателей русского пацифизма, если и не отец-создатель, то творец героев «мучеников-победителей». Миросозерцание Гаршина было бесспорно трагическим, но пессимистическим его назвать нельзя. Трагедия не пессимистична, ибо герой в ней борется до конца, а не сдается бесславно року. Нет места пессимизму там, где есть бунт, сопротивление, напряжение всех душевных сил. Подлинная жизнь начинается для Гаршина не тогда, когда личность в страхе осознает абсурдность своего краткого существования, но лишь тогда, когда личность побеждает страх...

Том его художественной прозы не такая уж большая книжка. Главным образом - это рассказы. Но и это немногое могло потрясти современника. «Четыре дня», «Из воспоминаний рядового Иванова», «Трус» — вещи, навеянные переживанием войны, — входили в сознание резко и сильно. Таков ещё не понятый нами до конца пацифизм В. Гаршина.

Список использованной литературы

1. Литературный энциклопедический словарь М., 1987. С. 353.

2. Гаршин В. М. Соч. М., 1984. С. 371. Ниже - Гарш.

3. Большая Советская Энциклопедия: В 30 т. 3 изд. М., 1975. Т. 19. С. 291.

4. Унамуно М. Избранное: В 2 т. Л., 1981. Т. 1. С. 14.

5. Гончар О. Т. Щоденники: У 3 т. К., 2002. Т. I. С. 170.

6. Федякин С. Всеволод Михайлович Гаршин (1855-1888) // У книжной полки. 2005. № 4. С. 94.

 

Н. А. Пересадин, В. М Фролов,
Луганский государственный медицинский университет,
Луганский государственный институт
труда и социальных технологий

ТРАГИЧЕСКАЯ ГИБЕЛЬ ПИСАТЕЛЯ ВСЕВОЛОДА ГАРШИНА
С ПОЗИЦИЙ СОВРЕМЕННОЙ СУИЦИДОЛОГИИ

Оборвавшаяся в 33 года посредством самоубийства жизнь талантливого русского прозаика Всеволода Михайловича Гаршина оставила немало загадок, подойти к расшифровке которых более-менее полно можно лишь сегодня, спустя более 120 лет с его гибели. Материалами для подготовки настоящего сообщения послужили свидетельства современников, знакомых и родственников писателя [1, 2, 3], а также научно-методические руководства медицинского характера, увидевшие свет в течение последнего десятилетия [6]. Творчество классика русской литературы В. М. Гаршина складывалось и развивалось в условиях 70-80-х годов ХІХ века (постреформенная эпоха, последовавшая вслед за отменой крепостного права в царской России). Общественная жизнь казалась в ту пору относительно устойчивой: тогда ещё не было мировых вооружённых конфликтов и не наблюдалось революционных потрясений. Но так только казалось на первый взгляд.

Современники с горечью отмечали, что эта эпоха была переполнена гнётом, мучениями и ужасами, которым, казалось, не будет конца. После реформы 1861 года крестьянство разорялось и повсеместно голодало, труд заводских рабочих был неимоверно тяжёл и крайне скудно оплачивался. Интеллигентски-разночинское «хождение в народ» не принесло ожидаемых результатов, а убийство Александра ІІ, совершённое народниками 1 марта 1881 года, привело к установлению жесткой политической реакции в стране.

«Властительница дум» – великая русская литература активно противостояла гнетущей атмосфере тогдашнего современного порядка, базирующегося на финансовом могуществе и произволе власть предержащих. Именно в 80-х годах Лев Толстой подверг беспощадной критике государственное насилие над личностью. Салтыков-Щедрин тонко вскрывал сущность общественно-политической реакции с помощью своей беспощадной сатиры. В произведениях Глеба Успенского в полный голос звучала скорбь и боль за современника, вставали образы людей тревожной мысли и «больной совести», живущих в удушающей обстановке «власти капитала». В конце 70-х – начале 80-х годов в русской литературе появились первые рассказы и повести А. П. Чехова и В. Г. Короленко.

К этой блестящей плеяде представителей критического реализма по праву принадлежал и В. М. Гаршин.

Родился Всеволод Гаршин 2 февраля 1855 года в Бахмутском уезде Екатеринославской губернии в имении бабушки по материнской линии в дворянской семье скромного достатка. Род Гаршиных был довольно древним. По семейному преданию родоначальник Мурза Горша (Гарша) вышел из Золотой Орды и при Иване ІІІ был крещён, ему и затем его потомкам достались земли в Воронежской губернии, где Гаршины долгое время жили. Дед по отцу будущего писателя Егор Архипович был человеком крутого и властного нрава: порол мужиков, пользовался правом первой ночи, заливал кипятком фруктовые деревья непокорных однодворцев. Он судился всю жизнь с соседями, сильно расстроил своё крупное когда-то состояние, и отцу Всеволода досталось всего 70 душ в Старобельском уезде.

Отец писателя Михаил Егорович Гаршин окончил 1-ю Московскую гимназию и два года проучился на юридическом факультете Московского университета, а затем «увлёкся военной службой» (его собственные слова) и поступил в Кирасирскую дивизию.

В 1848 году, находясь с полком на Северском Донце и «ездя по помещикам с офицерами» [1,317], он познакомился с Екатериной Степановной Акимовой, на которой и женился. Дед будущего писателя по материнской линии был отставным морским офицером и слыл среди помещиков Бахмутского уезда опасным вольнодумцем и даже «помешанным». «Помешательство» его состояло в том, что в голод 1843 года он заложил своё имение, занял денег и привёз большое количество хлеба из России, который даром раздал голодавшим, своим и чужим. Умер Степан Акимов довольно рано, оставив пятерых детей, старшая из которых, мать будущего писателя, была весьма образованной для того времени девушкой. Всеволод родился третьим ребёнком в семье. Вместе с полком семья Михаила Гаршина часто переезжала с места на место, а в 1858 году отец Всеволода, получив наследство от своего умершего отца, вышел в отставку, купил дом в Старобельске, находившийся в 12 верстах от их родового имения.

Мальчик очень рано (в 3 года) выучился читать. Научил его читать по старой книжке журнала «Современник» домашний учитель П. В. Завадский. Для целей нашей настоящей работы будет небезынтересно отметить, что в период от четырёх до восьми лет маленький Сева пережил немало психо-эмоциональных потрясений. В своей «Автобиографии» В. М. Гаршин так сказал об этом: «Пятый год моей жизни был очень бурный. Меня возили из Старобельска в Харьков, из Харькова в Одессу, оттуда в Харьков и назад, в Старобельск (всё это на почтовых, зимою, летом и осенью); некоторые сцены оставляли во мне неизгладимое воспоминание и, быть может, следы на характере. Преобладающее на моей физиономии печальное выражение, вероятно, получило своё начало в эту эпоху» [1,318].

Для целей нашего сообщения весьма важно это автопризнание писателя, опубликованное уже после смерти Гаршина С. А. Венгеровым. На хрупкую и чуткую душу юного Севы (и его братьев) повлияло и расставание с родителями: увлёкшись П.В. Завадским, мать Гаршина сопровождала их бывшего домашнего учителя в ссылку в Петрозаводск, а затем со старшими сыновьями стала жить в Петербурге, а Сева остался с отцом в Старобельском уезде. Именно в эти годы мальчик перечитал горы книг, и никогда больше в его короткой жизни он так много и с таким упорством не читал. Кроме произведений детской литературы это были сложные для юного восприятия статьи из журналов «Современник» и «Время»...

Сильно подействовали на Всеволода книги Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» и «Жизнь негров», прочитал он и «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго, а также «Что делать?» Н. Г. Чернышевского... Читал он Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Жуковского, отметив в «Автобиографии», что «... это раннее чтение было, без сомнения, очень вредно» [1,319].

Летом 1863 года мать увезла Всеволода в Петербург. Из уединённой, тихой и спокойной провинциальной обстановки восьмилетний мальчик попал в шумную, никогда не пустовавшую Петербургскую квартиру Екатерины Степановны, которая любила людей и всегда умела собрать их вокруг себя в большом количестве.

В 1864 году Гаршина отдали в гимназию №7, располагавшуюся на 12 линии Васильевского Острова. Учился Сева не очень хорошо, поскольку много времени тратил на постороннее чтение, да и болел подолгу, поэтому семилетний курс обучения у него превратился в десятилетний. В это время у Гаршина начали проявляться первые явные симптомы душевного расстройства: появились смутные стремления борьбы с «мировым злом». А. Н. Алимов (товарищ Гаршина по гимназии) в своих воспоминаниях так об этом писал: «Нередко бывало, что этот весёлый на вид, беззаботный гимназист вдруг присмиреет, смолкнет, будто недоволен собой и окружающим, будто горько ему, что кругом недостаточно умного и хорошего. Иногда при этом с уст его срывались замечания о том, что необходимо бороться со злом, и высказывались подчас очень странные взгляды, как устроить счастье всего человечества» [1,249].

Удручающие впечатления и катаклизмы общественно-политической действительности не могли не обострять тягостное психо-эмоциональное состояние, приводя к истощению душевных сил юноши. Приступы болезни нельзя было бы назвать частыми, но они выбивали молодого человека из колеи и не позволяли продуктивно учиться и эффективно интеллектуально трудиться. Ситуация усугублялась генетическими механизмами душевного нездоровья: дед по отцовской линии был крайне неуравновешенным, неуживчивым и мстительным человеком, а отец страдал явным психическим заболеванием. Известно так же, что один из старших братьев Всеволода покончил жизнь самоубийством в молодом возрасте.

Эта статья не претендует на исчерпывающее объяснение причин ухода из жизни в 33 года талантливого русского прозаика В.М. Гаршина, однако мы попытаемся с позиции современной суицидологии проанализировать раннюю кончину любимого миллионами читателей талантливого автора.

Как известно, суицидальное поведение является специфическим для человека поведением, включающем (согласно модели суицидального континуума) суицидальные мысли, тенденции, намерения, высказывания, суицидальные попытки и завершённый суицид (самоубийство) [6, 92]. Многие современные авторы считают, что явление суицида должно быть изъято из перечисленного выше ряда в силу того, что люди, совершающие попытки, и лица, совершившие суицид, представляют собой два довольно дифференцированных контингента индивидуумов. И всё же в психиатрической литературе преобладают воззрения на суицидальное поведение как на некий усиливающийся во времени (при злокачественном течении) процесс. Исследователи считают, что самоубийство как таковое представляет собой область междисциплинарных поисков и включает массу аспектов и нюансов: от философских, социокультурных, психологических до медицинских, нейробиологических и генетических. В данном разрезе личность и судьба Всеволода Гаршина представляет много интересных фактов, позволяющих вскрыть (хотя бы в первом приближении) механизмы его раннего самоубийства.

Как известно, после окончания реального училища в 1874 году Всеволод мечтал поступить в Медико-хирургическую академию (он очень интересовался естествознанием), однако выпускников реальных гимназий туда согласно только что вышедшему постановлению Министерства просвещения не принимали. И хотя инженерная карьера Севу никак не привлекала, Гаршин был вынужден поступить и учиться в горном институте. Ещё один удар по самолюбию и вынужденное занятие в общем-то далеко не любимым делом. Учение в Горном институте было прервано военными событиями. Начавшаяся в апреле 1877 года война России с Турцией за освобождение балканских славян властно побудила Гаршина отправиться в качестве вольноопределяющегося в один из военных пехотных полков. Вместе с простыми солдатами, полюбившими 22-летнего студента-добровольца, он совершил тяжёлый поход по Дунаю, а 11 августа в сражении при Аясларе Гаршин получил ранение в ногу. По окончании войны его произвели в офицеры, однако Всеволод вышел в отставку и целиком отдался литературному творчеству. Следует упомянуть, что первый свой очерк «Подлинная история энского земского собрания», основанный на материалах старобельских наблюдений Гаршина, был им опубликован ещё в 1876 году, однако подлинная слава пришла к нему после выхода в свет в «Отечественных записках» рассказа «Четыре дня», потрясшего тогдашнее российское общество. К этому рассказу тесно примыкает очерк «Аясларское дело» и маленькая новелла под названием «Очень короткий роман». Тема военных бедствий и страданий простого солдата всесторонне охватывает эти произведения. В конце 70-х годов Гаршин задумал написать цикл рассказов «Люди и война», однако замыслу не удалось осуществиться. В произведениях, посвящённых мирной жизни, Гаршин властно берёт многочисленные социальные противоречия в их будничном обличье, однако в его изображении эти противоречия особенно ужасны. Чтобы увидеть и отобразить их, автору требовалось пережить настоящие душевные потрясения. Именно внезапно ужаснувшись, можно было попытаться вывести обывателя из пассивного участия в творимом повседневно зле. Герои Гаршина, сталкиваясь с фактами повсеместной социальной неправды, мучительно задумываются над своим положением, у них становится пробуждённой мысль и совесть. Одна сторона социальной трагедии по Гаршину – физические и нравственные страдания безвинно обречённых человеческих существ, а другая сторона состоит в том, что эти страдания лишают душевного спокойствия, да и возможности полноценно жить мыслящих и остро чувствующих людей, пока не принадлежащих к числу обречённых, «униженных и оскорблённых».

Предметом нашего рассмотрения не будут филологические и литературоведческие механизмы творческого таланта Гаршина. Нам интересны истоки его душевного недуга, столь рано оборвавшие жизнь мастера социально-психологического рассказа.

В 1888 году здоровье Гаршина сильно пошатнулось. Глеб Успенский, близко знавший Всеволода Михайловича, говорил о том, что его болезнь «питали впечатления действительной жизни», оказавшиеся мучительными для нездорового психо-эмоционального статуса Гаршина. Историк литературы, критик и лингвист Ф.Д. Батюшков в своих воспоминаниях [1, 375] писал: «... Гаршин представляется таким человеком, который, с одной стороны, стремясь быть выше и лучше других, с другой, тяготился своими преимуществами: ему всю жизнь было «стыдно быть хорошим», т.е. образованным, интеллектуально и эстетически развитым человеком...»

Писатель и библиограф Павел Васильевич Быков (1843-1930) в заметках «Писатель-мученик, человеколюбец (несколько слов о В.М. Гаршине)» приводит такие слова Гаршина: «Я должен соприкасаться с гнетущей действительностью, и потом меня ещё как-то давят недобрые предчувствия... Точно около меня проходят разнообразные тяжелые сны и болезненно задевают меня. То я вижу себя утопающим, то яростно вызываю кого-то на поединок, то попадаю в зверинец, вижу, как тигр разламывает клетку и бросается на меня, я лежу окровавленным, привлекая толпу праздных зрителей, выражающих мне ненужное сочувствие и любопытство.

Вы можете по этому судить, какой силой обладает моё воображение; меня лихорадит от этих кошмаров, от проходящих теней, снующих мимо меня. Это – тени жизни, тени её бремени, которые нести мне подчас не под силу» [1, 379]

Тоскливое чувство неудовлетворённости, которое никогда не угасало, порождая в душе печаль, и «проклятые вопросы», на которые жизнь не давала ему ответа, создавали тот фон, на котором болезнь прогрессировала. Антонина де-Лазари (урожденная Александрова) писала в воспоминаниях, что её сестра Раиса была предметом увлечения молодого Всеволода Гаршина, однако «...ввиду болезненной наследственности в семье Гаршиных, как мать Всеволода Михайловича, так и мать моя, старались, по возможности мягко, отвлечь молодых людей от мысли сочетаться браком...» [1, 353]. Она продолжает: «Зачатки грозной болезни, унесшей талант и душу Гаршина, уже начинали сквозить в его жизни отдалёнными зарницами. Порою он.. делался мрачен, порою отстранялся от всех, и только мы, наш юный, беспечно и радостно настроенный кружок, ещё отвлекали его от тяжелых мыслей и душевной тоски» [1, 353]

Существует версия о том, что Гаршин покончил жизнь самоубийством после знакомства с картиной И.Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван», однако эта версия не выдерживает серьёзной критики. Позировал Гаршин Репину для этюда по этой картине в 1883 году, т.е. за пять лет до смерти. Сам Илья Ефимович видел Гаршина за неделю до катастрофы в Гостином Дворе. Вот как пишет Репин: «Мне захотелось побродить с ним. Он был особенно грустен, убит и расстроен. Чтобы отвлечь мой упорный взгляд, обращенный на него, Гаршин сначала попытался шутить, затем стал вздыхать, и страдание, глубокое страдание изобразилось на его красивом, но сильно потемневшим за это время лице... Бродили мы часа два, всё больше молча. Потом Гаршин вспомнил, что ему очень необходимо спешить по делу, и мы расстались... навеки...» [1, 388].

Публицист и драматург Н.А. Демчинский, который совместно с Гаршиным работал над пьесой из современной им жизни, оставшейся незаконченной, писал, что когда Гаршин увидел картину Репина «Иван Грозный», то по его словам, он не спал всю последующую ночь, а первым его впечатлением были слова, произнесённые дрожащим от волнения голосом: «Зачем, зачем столько крови?...» Любопытно, что, видимо, что-то особое «влекло его к этой крови, и он почти каждый день, идя на службу, заходил на несколько минут на выставку...» [1, 388]

Сам Гаршин в письме к своему товарищу по реальному училищу и горному институту Владимиру Латкину 20 февраля 1885 года так писал: «В каком бы восторге был ты теперь, увидев «Ивана Грозного» Репина. Да, такой картины у нас ещё не было, ни у Репина, ни у кого другого – и я желал бы осмотреть все европейские галереи для того только, чтобы сказать то же и про Европу... Представь себе Грозного, с которого соскочил царь, соскочил Грозный, тиран, владыка, – ничего этого нет; перед тобой только выбитый из седла зверь, который под влиянием страшного удара на минуту стал человеком. Я рад, рад, что живу, когда живёт Илья Ефимович Репин. У меня нет похвалы для этой картины, которая была бы её достойна» [1, 335]. Поэт, публицист и переводчик Н. Минский (настоящее имя Виленкин Николай Максимович) на свежей могиле В. М. Гаршина сказал: «Без него нам стыдно жить!» Лучше не скажешь...

Список использованной литературы

1. Гаршин В. М. Избранное / Сост. и прим. И. И. Подольской; Вступ. ст. Г. А. Бялого. – М.: Правда, 1985. – 416 с.

2. Краткая Литературная Энциклопедия. Гл. ред. А. А. Сурков. – Т.2. – М.: Сов. энциклопедия, 1964. – С. 79-81.

3. Кто есть кто в мире / Гл. ред. Г. П. Шалаева. – М.: СЛОВО, Эксмо, 2006. – с. 316 – 318.

4. Порудоминский В. И. Час выбора // Гаршин В. М. Сочинения: Рассказы. Очерки. Статьи. Письма / Сост. В. И. Порудоминский – М.: Сов. Россия, 1984. С. 3-20.

5. Русские писатели. Биобиблиогр. слов. [В 2 ч.] Ч. 1 А – Л / Редкол.: Б. Ф. Егоров и др.; Под ред. П. А. Николаева. – М.: Просвещение, 1990. – С. 164-169.

В. ГАРШИН В РЕДКИХ ИЗДАНИЯХ ОБЛАСТНОЙ БИБЛИОТЕКИ ИМ. М. ГОРЬКОГО
Библиография

- Дайджест критических статей о творчестве В.М. Гаршина: из фонда редких и ценных изданий ЛОУНБ им. Горького: веб-страница Луганской областной универсальной научной библиотеки им. А.М.Горького.- Режим доступа: http://www.library.lg.ua/rus/izdaniya_more.php?filename=2008_04_01_16_08_22.html&name=%C2%F1%E5%E2%EE%EB%EE%E4+%C3%E0%F0%F8%E8%ED+%ED%E0+%F1%F2%F0%E0%ED%E8%F6%E0%F5+%F0%E5%E4%EA%E8%F5+%E8%E7%E4%E0%ED%E8%E9

Сочинения В. М. Гаршина

- Гаршин, В. М. Полное собрание сочинений [Текст] / В. Гаршин. – Вновь просм. и дополн. изд. – С.-Петербург : Изд. Т-ва А.Ф.Маркс, 1910. – Т. 1. – 568 с.: портр. – (Приложение к журналу «Нива» на 1910 г.).
Р1 Г20

- Гаршин, В. М. Автобиографическая заметка [Текст] / В. М. Гаршин. // Полн. собр. соч. – С.-Петербург, 1910. – Т. 1. – С. 5-9.: портр.
Р1 Г20

- Гаршин, В. М. Письма [Текст] / В. М. Гаршин. – М.; Л.: Академия, 1934. – т. III. – 599 с: портр., ил.
Р1 Г20

В. Гаршин в русской критике

- Айхенвальд, Ю. Гаршин [Текст] / Ю. Айхенвальд. // Критическое пособие. – [Б. м., б. в.], [1909 ?]. – Т. IV, вып. 2. – С. 41-54.
83.3.(2 Рус)5 К82 С74653

- Альд, Ю. Заметка о В. М. Гаршине [Текст] / Ю. Альд // Русская мысль: ежемесячное литературно-политическое издание. – М.: Типо-литография т-ва Н. Н. Кушнерев и К0, 1904. – Год 25-й. –Кн. VIII. – С. 115-126.
05 Р89

- Андреевский, С. Всеволод Гаршин [Текст] / С. Андреевский // Критическое пособие. – [Б.м., б.в.], [1909 ?]. – Т. IV, вып. 2. – С. 35-41.
83.3(2 Рус)5 К82 С74653

- Багрий, А. В. Русская литература ХIX – первой четверти ХХ в.в. [Текст]: пособие к лекциям / А. В. Багрий. – Баку: Изд. Восточного факультета А.Г.У., 1926. – 450 с. - О В. Гаршине – С. 120-121.
83.3(2 Рус)5 Б14 Б4048.

- Библиография сочинений Вс. М. Гаршина [Текст] / [сост. П. В. Быков] // Гаршин В. С. Полн. собр. соч. – С.-Петербург, 1910. – Т. 1. – С. 563-566.
Р1 Г20

- Введенский, А. В. М. Гаршин, как писатель [Текст] / А. Введенский // Критическое пособие. - [Б. м., б. в.], [1909 ?]. – Т. IV, вып. 2. – С. 11-20.
83.3 (2Рус)5 К82 С74653

- Венгеров, С. Гаршин Всеволод Михайлович / С. Венгеров // Энциклопедический словарь Ф. Брокгауза, И. Эфрона. – С.-Петербург, 1892. – Т. 8. – С. 163-164.
92Э68 Б 2730

- Владиславлев, И. В. Русские писатели XIX-XX ст. [Текст]: опыт библиографического пособия по новейшей русской литературе / И. В. Владиславлев. – М.: Наука, 1913. – 252 с. – О В. Гаршине – С. 27-28.
83.3 (2 Рус)5 В57

- Гаршин Е. М. Материалы по истории русской литературы и культуры [Текст]: литературный дебют Всеволода Гаршина / Е. Гаршин // Русская мысль: Ежемесячное литературно-политическое издание. – М.: Типо-Литография Т-ва Н. Н. Кушнерев и К0, 1913. – Год 34-й. – Кн. V. - С. 105-111.
05 Р89

- Гаршин Всеволод Михайлович // Большая энциклопедия / [под ред. С. Н. Южанова]. – С.-Петербург, [Б.р.]. – Т. 6. – С. 209-212.
92 Б79 Б2684

- Всеволод Михайлович Гаршин [Текст] // Галерея русских писателей / Ред. И. Игнатов. – М.: Изд. С. Скирмунта, 1901. – С. 453-455: портр.
8(С)Р Г15

- Гаршин Всеволод Михайлович // Энциклопедический словарь т-ва «Бр. А и И. Гранат и К0». – М., [Б. р.]. – Т. 11. – С. 627-628.: Библиогр.

- Игнатов, И. Гаршин Всеволод Михайлович / И. Игнатов // Энциклопедический словарь Т-ва «Бр. А и И. Гранат м К0». – М., [Б. р.]. – Т. 12. – С. 589-595.: портр.
03Э68

- Каценельсон, С. Гаршин Всеволод Михайлович [Текст] / С. Каценельсон // Литературная энциклопедия. – М.: Изд-во Коммунистической Академии, 1929. - Т. 2. – Стб. 400-403.: портр.
83.3(0) Л64 Б2711

- Клевенский, М. Гаршин Всеволод Михайлович [Текст] / М. Клевенский // Большая советская энциклопедия. – М.: АО «Советская энциклопедия», 1929. - Т. 14. – Стб. 651-653: портр.
92 Б79 Б2682

- Коробка, Н. В. М. Гаршин [Текст] / Н. Коробка // Критическое пособие. – [Б.м., б.в.], [1909]. – Т. IV, вып. 2. – С. 21-35.
83.3 (2Рус)5 К82 С74653

- Короленко, В. Г. Всеволод Михайлович Гаршин [Текст]: литературный портрет / В. Г.Короленко // Полн. собр. соч. – С.-Петербург, 1914. – Т. 1. – С. 401-430.
84(2Рус)5 К68 С50334

- Короленко, В.Г. Всеволод Михайлович Гаршин [Текст] / В. Г. Короленко // История русской литературы XIX века. – М.: Изд. Т-ва Мир, 1911. – Т. 4. – С. 335-361.
83.3(2 Рус)5 И90 Б3824

- Михайловский, Н. К. Дневник читателя [Текст] / Н. К. Михайловский // Сочинения. – С.–Петербург : Типо-Литография Б.М.Вольфа, 1897. – Т. 6. – Стб. 305-620. – О Всеволоде Гаршине: - Стб. 305-332.
83.3(2 Рус)5 М69 Б2911

- Михайловский, Н. О Всеволоде Гаршине [Текст] / Н. Михайловский // Критическое пособие. - [Б. м., б. в.], [1909 ?]. – Т. IV, вып. 2. – С. 1-11.
83.3(2 Рус)5 К82 С74653

- Надсон, С. Я. Литературные очерки (1883-1886) [Текст] / С. Я. Надсон. – С. - Петербург: Тип. И. Н. Скороходова, 1887. – 242 с.: портр. - (Издание общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым). О В. Гаршине – С. 24-27.
83.3(2 Рус)5 Н17 М8515

- Плещеев, А. Н. На похоронах Всеволода Гаршина [Текст] / А. Н. Плещеев; вступ. ст. А. Ф. Федорова // Стихотворения. – М.: Сов. писатель, 1948. – С. 201-202.
84(2 Рус)5 П38 С50985

- Протопопов, М. А. Всеволод Гаршин [Текст] / М. А. Протопопов // Литературно-критические характеристики. – Изд. 2-. – С.-Петербург: Типо-Литография В. М. Вольфа, 1898. – С. 253-282.
83.3(2 Рус)5 П83 С53997

- Русская живопись XIX века [Альбом]. – М.: Изд. Т-ва А. и Л. Гранат и К0, 1892. – 129 репр. картин. Среди них И. Е. Репина: «Смерть царевича Иоанна», «Не ждали»
75С Р89

- Русская критика о Гаршине [Текст] // Гаршин В. М. Полн. собр. соч. – С.-Петербург, 1910. – Т. 1. – С. 525-562. Из содерж.: статья К. К. Арсеньева «В. М. Гаршин и его творчество»; статья П. Ф. Якубовича «Гамлет наших дней»; статья О. Ф. Миллера «Памяти В. М. Гаршина».
Р1 Г20

- Скабичевский, А. Жизнь в литературе и литература в жизни [Текст]: письма к читателям / Скабичевский А. Сочинения. – 3-е изд. – С.-Петербург; Типогр. Ю. М. Эрлих, 1903. – Т. 2. – Стб. 62-136. – О В. Гаршине: С. 112-124.
83.3(4Рос)5 С42 Б14254

- Успенский, Г. Смерть В. М. Гаршина [Текст] / Г. Успенский // Полн. собр. соч. – К.: Изд. Б. К. Фукса, 1903. – Т. ХII. – С. 260-268.
Р1 У-77

- Чуковский, К. О Всеволоде Гаршине [Текст]: введение в характеристику / К. Чуковский // Русская мысль: ежемесячное литературно-политическое издание. М. : Типо-литография т-ва Н.Н. Кушнерев и К0, 1909. – Год 30-й. – Кн. XII. – С. 117-141.
05 Р891

- Ясинский, И. М. Всеволод Гаршин. Опыт характеристики [Текст]: очерк / И. И. Ясинский // Гаршин В. М. Полн. собр. соч. - С.-Петербург, 1910. – Т. 1. – С. 507-524.
Р1 Г20

- Яцимирский, А. И. Воспоминания писателей-самородков об их старших собратьях [Текст] / А. И. Яцимирский // Русская мысль: ежемесячное литературно-политические издание. – М.: Типо-литография т-ва Кушнерев и К0, 1902. – Год 23-й. – Кн. XI. – С. 101-128. – О В. Гаршине – С. 117-121.
05 Р89

 

Составители: Соцков О.В., Манцыз А. В., Агашкова Л. В.
Редактор: Ильина Е. С.
Ответственный за выпуск: Соцков О. В.

Контакты

Адрес:
291011 ЛНР,
г. Луганск, ул. Советская 78

Основная почта:
[email protected]

Резервная почта:
[email protected]

Карта сайта

Режим работы

Понедельник-Четверг - 9:00-18:00
Пятница - выходной
Суббота-Воскресенье - 9:00-17:00

Санитарный день - последний четверг месяца

На нашем сайте и в соцсетях в режиме 24/7

Счётчики

Яндекс.Метрика

Меню