Литература края

Наталия Мавроди

Картинки памяти

Вспоминая истории из моей жизни, рассказы родных, друзей и знакомых я все больше убеждаюсь в том, что жизнь намного интересней и лучше, когда начинаешь понимать, как много в ней хорошего. И его становится еще больше, когда прослеживаешь события на большом расстоянии. Жизнь – мудра, в ней «нет худа, без добра». Когда начинаешь понимать и принимать это – приходит ощущение чуда и везения.

Есть, конечно, моменты, которые больно вспоминать, но это жизнь… Она справедлива всегда, даже когда кажется нам жестокой.

Мне всегда были интересны жизненные истории людей. Чтобы сохранить их, я стала записывать. Но, поскольку герои переходили из рассказа в рассказ, получилось повествование о судьбах нескольких поколений на протяжении чуть больше века.

Семья

Мы с братом были домашними детьми. Так называли тех, кто до школы не посещал ни ясли, ни детский сад.

Нашим дошкольным образованием занималась бабушка, мамина мама. Да и позже, уже в школе, мы основное время проводили тоже с ней.
50-60-е годы прошлого столетия. Тогда был только один выходной – воскресенье, единственный день, когда семья собиралась в полном составе. Родители работали на крупном заводе. И, если маму мы видели и в остальные дни по вечерам, то папу – только по выходным и в отпуске. Он работал начальником большого отдела, уходил на работу рано – мы еще спали, а приходил поздно – мы уже спали. Если же случалось невероятное, и он приходил домой раньше обычного, то все дружно встречали вопросом: «Что случилось?».

И еще бесконечные командировки. Родители могли неделями не видеть друг друга: мама приезжала, папа уезжал и наоборот. Тогда отделовские работники много ездили по командировкам, и мама тоже не избежала этой участи.

Конечно, мы скучали по родителям, да и бабушка не всегда могла помочь в решении наших проблем, которые росли вместе с нами. Но у всей этой жизни для нас, детей, было одно положительное обстоятельство: приезд родителей всегда превращался в праздник, бабушка готовила что-то вкусное, наводился полнейший порядок, к тому же мы знали, что родители привезут что-нибудь интересненькое.

Самым ужасным в ту пору было, когда родители уезжали в ссоре с кем-нибудь из нас или с обоими сразу. Тогда мы со страхом представляли, что родители все это время только и думают о наших проступках. Нам уже не нужны были подарки, лишь бы по приезду родителей сохранилась атмосфера праздника.

Бабушка

Бабушка была строга с нами. Хотя, надо сказать, по прошествии времени я не один раз мысленно благодарила бабушку за ее за её тогдашнюю строгость. Образование она получила типичное для мещанского сословия начала ХХ века: четыре класса церковно-приходской школы и два года обучения у модистки.

Вспоминая бабушку, я всегда представляю с книгой в руках. Читала она очень много. Причем, что меня поражало, по три-четыре книги одновременно. Окончив книгу, она в своём блокнотике рядом с названием делала какие-то пометки, понятные только ей. И, что странно, по прошествии нескольких лет помнила не только содержание, но даже имена героев произведений.
Нам с братом наряду с огромным количеством сказок: французских, немецких, румынских, бесконечных латышских (это была не книга, а настоящий фолиант), – читала новеллы Цвейга и романы Диккенса. И мы безутешно оплакивали судьбу Николаса Никклби и сопереживали Дэвиду Копперфилду.

Она неукоснительно требовала от нас выполнения всего, что «положено». В детстве я это слово просто ненавидела, а у бабушки оно было самым главным. И, если мы пытались бунтовать и делать что-то, что выходило за рамки бабушкиного «положено», её словесные внушения нам были очень убедительными, я всегда удивлялась её способности находить нужные слова.

Положенным было: умываться, чистить зубы, вытираться только теми полотенцами, которые принадлежали именно нам; принимать участие во всех домашних делах, особенно в уборке, которая возводилась в ранг абсолютной чистоты; говорить «Спасибо», «Пожалуйста», стучать в дверь перед тем, как войти и тому подобное.

Я иногда хитрила: ленилась идти в детскую и брать за дверью свое полотенце, и вытиралась тем, что висело в ванной и называлось «Для рук». Но бабушка раскрывала обман очень быстро, а я не могла, по детской наивности, догадаться, как она это делает. Мое полотенце просто-напросто оставалось сухим, я же думала, что бабушка знает и видит все.

Помню, как бабушку шокировало, когда к нам с братом приходили одноклассники и мы устраивались кушать на кухне. Она всегда повторяла: «Извините, что мы вас принимаем на кухне», и на наши возражения, что сейчас все едят на кухне, со вздохом отвечала: «Ну, и разве это правильно?».

Особо нужно отметить бабушкину осанку, сохранившуюся ещё со времен обучения у модистки: на нее тогда надели корсет, и эта привычка осталась у нее на всю жизнь. И, даже, в преклонном возрасте (умерла бабушка на девяносто четвертом году жизни) она плохо видела и слышала, но сидела все также прямо.

До последних дней она пыталась читать: в двух очках, одни на другие, и с огромной линзой в руках, – и сохранила абсолютно ясный ум и память.
В детстве я бабушку побаивалась, а когда стала подростком, у нас установились дружеские отношения, и я бабушке доверяла свои девичьи секреты. Она всегда давала мне советы, которые не однажды помогли мне в разных ситуациях. Особенно я любила, когда она гадала мне на картах, и хоть она считала себя плохой гадалкой – надо отдать должное, многое из предсказанного сбывалось.

А еще бабушка была прекрасной рассказчицей. Я могла слушать её бесконечно. Для меня бабушкины рассказы были полны романтизма в виде балов, корсетов, рюшечек, бантиков, – всего того, что в моем понятии называлось «старинной жизнью».

Родилась бабушка в Мариуполе, в мещанской семье: мать была греко-татаркой, а отец «щирый» украинец, выходец из центральной Украины, села Лохвицы. Разница в возрасте у родителей была тридцать лет. На момент их женитьбы матери исполнилось восемнадцать, а отцу – сорок восемь.
Бабушка, вспоминая о разнице в возрасте родителей, рассказывала случай, который произошел на их свадьбе.

Венчал ее родителей молодой священник. Невеста была молода и хороша собой, а жених явно ей проигрывал и в возрасте, и внешностью. На свадьбе священник обратился к ней с весьма деликатным предложением о первой ночи, чтобы у молодой было, что вспомнить потом. Евгения, так звали бабушкину маму, настолько была оскорблена, что больше никогда не посещала церковь. Она была верующим человеком, но с тех пор молилась дома. И часто повторяла: «Священники – люди, вера должна быть в душе».

Но самое главное, она всю жизнь любила своего немолодого мужа. У нее было три претендента «на руку». Двое из них были чуть старшее ее, но она отдала предпочтение именно Григорию, доброму, умному, со спокойным, ровным, покладистым характером и поистине неиссякаемым юмором. Они счастливо прожили более тридцати лет, воспитали троих детей. Когда Григория не стало, Евгения даже слышать не хотела о новом замужестве.
Разница в возрасте детьми не ощущалась: мать была строгой, сдержанной, отец же – большой весельчак. И, если мать категорически пресекала какие бы ни было детские шалости, то отец смотрел на них сквозь пальцы, а иногда даже поощрял.

Даша, так звали бабушку, росла живым, озорным ребенком. Слушая истории из её детства, я всегда поражалась тому, насколько меняются люди с годами: будучи бесенком в детстве и отрочестве, она для нас с братом порой превращалась в настоящего деспота со всеми своими «положено». И мне часто хотелось побыть на месте маленькой Даши. Но сейчас, имея взрослого сына, я понимаю, что маленькой Даше тоже частенько бывало несладко с ее озорством и я, наверное, тоже не раз казалась таким же деспотом своему сыну.

Историй было множество, мне запомнились некоторые из них, которые повторялись в семье особенно часто.

Кикин кин
(1898 год)
Когда Даше было около трех лет, она любила залазить на колени к отцу, и, дергая его за мочку уха, хитро улыбаясь и прищурив глаза, повторяла: «А-а-а-а, кикин кин!» Никто не знал, что это означает на детском языке, но звучало забавно, и все смеялись, отчего девочка, приняв общий смех за одобрение, повторяла все это еще не раз.

Вскоре тайна магических слов была открыта самым неожиданным образом. Однажды Даша с мамой возвращались от маминой приятельницы, и возле одного из магазинов застали неприглядную сцену ссоры двух торговцев. И, когда один другому, в запале, выкрикнул: «Сукин сын!», Даша тут же с готовностью подхватила: «Кикин кин».

Шляпка
(1900 год)

Семья готовилась к Пасхе. В доме мылось, чистилось, варилось, пеклось – царила обычная предпраздничная суета.
Даше к празднику пошили очень красивое бархатное темно-вишневое платье. Оставалось только купить шляпку. Ей исполнилось пять лет, и на этот праздник родители пообещали настоящую шляпку с шелковой лентой.

Когда пришли в магазин, глаза девочки разбежались: каких только шляпок не было! И тут Даша увидела ее: красивую темно-синюю бархатную шляпку с настоящей шелковой лентой. Она уже представляла себя в этой шляпке, как вдруг увидела, что мама подходит к так понравившейся шляпке и берет ту, что рядом: точно такую же, но только темно-вишневую, под цвет платья.

Зная непреклонность мамы, у девочки даже потемнело в глазах. Она решила сражаться до конца:
– Мама, давай купим эту! – и дочь указала на синюю шляпку.
– Но она не подходит к твоему платью, – возразила мама.
– Ну и что? Она мне нравится.
Это был веский аргумент, но мама была неумолима. Тут вмешался папа:
– Євгеня, купи дитині те, що їй подобається.

Но мама почему-то так и не оценила красоту синей шляпки – была куплена вишневая.

Праздник для Даши померк. Дома она слонялась из угла в угол. Ее раздражало все. Не успокоила даже игра с любимой куклой в «дочки-матери». Тут на глаза попался набор детской мебели, который ей подарили на Новый год. Девочка решила, что в ее кукольной комнате не мешало бы навести порядок, поэтому стала переставлять стулья, стол, диван. Игра увлекла ее. Пришла мысль, что комната выглядит недостаточно нарядно: не хватает дорожек на пол и скатерти на стол. Взгляд упал на злополучную шляпку. Решение было принято моментально. Через несколько минут роскошная лента была разрезана надвое и превратилась в дорожки, а донышко шляпки – в прекрасную скатерть.

За этим занятием ее и застала мама. Даша скорее не увидела, а почувствовала ее присутствие. Когда она все же решилась поднять глаза, то на мамином лице прочла не гнев, а скорее – размышление. Мама, не сказав ни слова, развернулась и вышла.

Разговора о шляпке больше не было. Весь вечер Даша была очень тихой и вела себя примерно, изредка украдкой посматривая на маму. Но та ничем не показывала своего отношения к случившемуся.

Наутро Даша проснулась рано. И хотя был праздничный день, ее не оставляло чувство, что произошло что-то нехорошее. «Шляпа!», – вспомнила она. Даша лежала и даже не хотела открывать глаза.

Вошла мама, поздравила с праздником и сказала, что пора вставать и одеваться.

Даша нехотя встала, пошла умылась и так же нехотя стала одеваться. И тут ее взгляд упал на комод. Девочка не поверила своим глазам: там лежала та самая, замечательная, темно-синяя шляпка. И только тут Даша заметила, какое чудесное утро за окном, и день тоже обещал быть настоящим праздничным…

Позже, когда Даша подросла, мама, вспоминая эту историю, рассказывала, что папа, узнав об участи вишневой шляпки, запретил ей ругать дочь и сказал, что они сами виноваты: у ребенка должен быть настоящий праздник, и что только в синей она будет чувствовать себя королевой. Поехал и привез понравившуюся шляпку.

Лошадь
(1901 год)
«Неужели проспала?» – Даша с испугом посмотрела на окно. Оно было закрыто изнутри высокими ставнями, но сквозь щели пробивался яркий солнечный свет, отчего кружевная гардина была расчерчена светящимися полосами.

Она беспокойно спала эту ночь, боялась проспать. Папа обещал взять ее с собой на базар. Неделю назад он тоже обещал, но, увидев, как сладко спит дочь, пожалел, не стал будить, и уехал без нее. Они с отцом были большими друзьями, и Даша никак не ожидала, что он может с ней так поступить. И хотя папа вчера дал страшную клятву: «Разбудить, во что бы то ни стало и непременно-пренепременно», беспокойство не покидало ее.

В полудреме прошла ночь, а к утру сон взял свое, она крепко уснула. И вот теперь – за окном яркое солнце. Даша очень любила солнечные дни, ей казалось, что в такие дни все выглядит как-то по-особому, празднично, но сейчас, увидев светящиеся полосы, она испытала досаду.

Даша вскочила, быстро оделась и выбежала на крыльцо. Папа и дядя Прохор, их работник, грузили на телегу корзины с фруктами. Хотя уже начался сентябрь, утро было по-летнему теплое. Даша зажмурила глаза и повернулась к солнцу. Она ощутила легкое тепло. «Хорошо!», – подумала она.

«А вот и помощница, Григорий Дмитриевич! – услышала Даша голос дяди Прохора, – Сама проснулась, умница!».

Дашин отец занимался тем, что выращивал овощи и фрукты. Весной он арендовал земли, нанимал работников, и всю зиму семья жила за счет денег, вырученных от продажи урожая. Зимой же изготавливал две-три поливальные машины и, продав их весной, обеспечивал семью на лето.

Даше очень нравилось все, чем занимался папа и, когда он уезжал летом за город на «поля» на несколько дней, всегда скучала и с нетерпением ждала его приезда.

Она даже пыталась вести себя, как папа, но иногда это заканчивалось плачевно. Вот совсем недавно, на Спас. Они всей семьей собирались в гости к родственникам. Папа запрягал лошадь в повозку, а мама, одев Дашу, ласково посмотрела на нее и сказала: «Какая ты у нас красавица! Иди погуляй во дворе, но смотри не вымажься, там сыро. А я пока оденусь».

Даша вспомнила, какой красавицей она, действительно, была: белое кружевное платье, все в оборочках, с широким поясом, который сзади завязывался большим бантом, и в белых варшавских туфельках с маленькими бантиками. Даша поначалу боялась даже дышать, потом прошлась, осторожно ступая, чтобы не вымазать туфельки. Ночью прошел дождь и, хотя двор был вымощен камнями, грязь, при желании, можно было найти. Потом она увидела кошку Мурку, которая, мурлыкая, умывалась на солнце. Даше было так хорошо, что захотелось поделиться своим радостным настроением с кошкой. Она наклонилась и нежно погладила ее. Но Мурка лишь на мгновение прекратила свое занятие, не понимая, чего от нее хотят, посмотрела на Дашу и продолжила усердно лизать лапку.

Даша решила пройтись по саду. Она ступала очень осторожно, помня мамино предупреждение. Вспомнила, как папа обычно ходил по полю: заложив руки за спину, он шел не спеша, внимательно рассматривал что-то, подходил, наклонялся, срывал овощ, смотрел на него, и, даже, пробовал на вкус.
К Дашиному несчастью, ей на глаза попалась помидорная грядка. Она сделала все, как папа. Правда, глядя на помидоры, не могла понять, что видит папа, когда смотрит – помидоры, как помидоры – но она точь-в-точь повторила все. И только, когда из надкушенного помидора по кружевным оборочкам вниз побежала красная дорожка, только тогда она посмотрела на ноги: туфельки и низ платья были в грязи, а впереди на платье красовалась красная полоса… Ох, и досталось же ей тогда!

Но сегодня день был особенный. И вот почему. Папа в начале лета купил лошадь. Раньше она служила в армии, но сейчас для службы уже не годилась, хотя была еще вполне крепкой. А, кроме того – очень спокойной и умной. Даша с ней часто беседовала. Лошадь молчала, но иногда шевелила губами или подергивала ушами, и смотрела такими глазами, что сомнений не было – она понимает.

У папы было три лошади, но лучше всех Дашу понимала именно она, Аза. Сегодня в телегу запрягли Азу, и папа обещал, что позволит Даше там, где дорога будет идти ровно, быть кучером. Кстати это слово – «кучер», у нее всегда вызывало недоумение: «Почему кучер? Ведь они бывают и с ровными волосами, и даже лысые».

Но – кучер, так кучер. Главное, она будет совсем, как взрослая, сидеть рядом с отцом и держать поводья!

И вот поездка началась! Ей казалось, что все только и смотрят на нее, а она лихо, как настоящий кучер, то натягивала, то отпускала поводья.
Наконец подъехали к базару, глаза у девочки разбежались, было шумно и весело: ходили лоточники, слышались выкрики торговцев – каждый предлагал свой товар.

Отец пошел договариваться с владельцем овощной лавки, оставив Дашу одну. Аза была спокойной лошадью, поэтому он не волновался.

Вдруг всеобщее внимание привлек военный духовой оркестр. Он браво вышагивал прямо по проезжей части дороги, в ритм маршу, чеканя шаг. У Даши даже захватило дух от такой красоты: светлые подтянутые мундиры и до зеркального блеска начищенные медные трубы! Она не различала лиц, и весь оркестр казался ей единым сверкающим монолитом.

И тут случилось непредвиденное. Всегда спокойная, покладистая Аза начала нервно прядать ушами, затем нерешительно дернулась и, наконец, не обращая внимания ни на телегу, ни на корзины, ни на Дашу, пошла строевым шагом, как на параде, вслед за оркестром. Лошадь-то была армейская!

Сало
(1904 год)
«Интересно, какой мама была в детстве? Неужели ей нравилось готовить, накрывать на стол, мыть посуду, убирать в доме?» – думала Даша, расставляя на столе тарелки, и искоса поглядывая на маму.

«Почему я не родилась мальчишкой? – продолжала она свои невеселые размышления. – Тогда бы я сейчас не занималась этим нудным занятием, а помогала папе в мастерской. Как много там интересного! – Даша вздохнула. – И летом, вместо того, чтобы выбивать подушки и коврики, и до блеска начищать краны и ложки, я бы ездила с папой в «сады» и на ночь оставалась в «поле» ». Она даже закрыла глаза, представляя какую романтическую жизнь вела бы она, родись мальчиком.

Даша вспомнила, как года три назад, когда была еще маленькой (сейчас-то ей было уже девять!), она пыталась уговорить маму отпустить ее с папой в «поле».

«Поле» было за городом. Это так называлось, а на самом деле – было много полей, которые разделялись на ровные прямоугольники. На них росли помидоры, огурцы, капуста, картошка; огромные тыквы, которые называли «кабаками» и, на которых можно было сидеть, как на табуреточке; лук, из «стрелок» которого местные мальчишки научили Дашу делать свистки, и другие овощи.

Ей нравилось ходить босыми ногами по ручью, ловить бабочек и стрекоз, а еще наблюдать, как скачут лягушки. Кто говорил, что это жабы, кто – лягушки, ей было все равно, как они называются, но удивляло, как они такие толстые складываются, а потом прыгают на тонких лапках. Папа иногда брал ее с собой, но это бывало так редко!

Так вот, тогда мама так и не дала согласия. И Даша решила: раз ее не берут – папа тоже не сможет поехать, – и залезла между коляской и лошадьми. Лошадей было двое: одна – спокойная, смирная, а второй явно не терпелось поскорей отправиться в путешествие, она слегка постукивала копытом. Даша сама не знала, каким образом это помешает папиной поездке, но просто ей пришла мысль так выразить свой протест.

Прошло несколько минут. Никто не шел, стало скучно. Даша увидела рядом, на земле, прутик, подняла его, и легонько пощекотала живот спокойной лошади. Та топнула ногой, а вторая – едва заметно дернула повозку. И тут Даша испугалась. Она только сейчас поняла, что оказалась в западне и лошади в любой момент могут раздавить ее. Она сидела и боялась дышать. Время шло очень медленно. На крыльцо вышел их работник, дядя Прохор. «Неужели не заметит?», – подумала Даша. Но, увидев побелевшее, испуганное лицо дяди Прохора, поняла, что он ее увидел.

Осторожно, чтобы не испугать лошадей, дядя Прохор подошел к норовистой и, гладя ее по морде, тихо, но так, что у Даши по спине побежали мурашки, сказал: «Быстро вылазь!». Она покорно выбралась и с испугом, виновато смотрела на дядю Прохора.

«А еще барышня! Это ж надо до такого додуматься!»,– сказал он, и, махнув рукой, пошел в конюшню.
Это было неприятное воспоминание. Даша разложила рядом с тарелками вилки.

Пришел папа и сел на свое место, мама принесла последние тарелки с закуской. Рядом с папой она поставила маленькую тарелочку с салом. Для остальных оно было нарезано тонкими ломтиками и лежало на другой тарелке, а папино – толстенькими брусочками, потому, что он говорил, что не понимает вкуса, когда в рот взять нечего.

И вдруг Даше захотелось, чтобы и ей нарезали сало, как папе. Почему она должна кушать то, что «в рот взять нечего»?

Она обожала отца и во всем ему подражала, поэтому попросила маму нарезать сало, как папе и столько же.

— Ты не съешь, это много для тебя, – сказала мама.
— Съем. Папа съедает и я съем.
В глазах папы появились смешинки:
— Евгеня, наріж. Але дивись, – обратился он к дочери, – доки не з’їж, з-за столу - не вийдеш.

Даша была довольна. Пододвинув к себе тарелку, она с энтузиазмом начала кушать. Съела два кусочка, четыре, пять – больше ей не хотелось. Она начала водить вилкой в тарелке.

— Почему ты не ешь? – спросила мама.

Даше было стыдно признаться, что она не рассчитала своих сил, но перспектива сидеть целый день за столом и давиться салом, от вида которого начинало подташнивать, ее тоже не прельщала.

Даша вспомнила, как мама сетовала, выливая борщ, потому, что стояла ужасная жара и он прокис. Жары сейчас, правда, не было, наоборот, на улице лежал снег, но это было единственное, что пришло на ум в оправдание.

— По-моему, сало скисло, – отодвигая тарелку, сказала она.
— Ось бачиш, Евгеня, – рассмеялся отец, – таке теж буває, іноді і сало скисає.

Мавроди, Н. Картинки памяти / Н. Мавроди [ Электронный ресурс ] // Свой вариант.- 2019.
Режим доступа: http://mspu.org.ua/prose/5849-kartinki-pamyati.html