Владимир Казмин - Встреча. Рассказ

Владимир КАЗМИН

Встреча. Рассказ

Необъяснимы свойства памяти: с одной стороны, в ней порой стираются огромные куски прошлого, из которых, возможно, складывается лучшая часть нашей жизни, а с другой– она иногда удерживает отдельные, казалось бы, ничем не примечательные эпизоды или даже мгновения, которые неподвластны времени, они живут в сердце яркой вспышкой, будто всё произошло только сейчас. Я расскажу об одном таком мгновении. Необъяснимы свойства памяти: с одной стороны, в ней порой стираются огромные куски прошлого, из которых, возможно, складывается лучшая часть нашей жизни, а с другой
У каждого, кто побывал на афганской земле, был свой миг встречи, миг первого знакомства. У всех это происходило по-своему, неповторимо. У меня это было так.


* * *
Занудный, ровный гул турбин реактивного пассажирского лайнера убаюкивал и притуплял чувства от недавнего расставания с родной землей.
Солнце, пронизывая голубую даль, отражалось радужными бликами в редких островках облаков. Земля стелилась где-то далеко внизу. В такие минуты полёта особенно остро ощущаешь свою приподнятость над жизнью, над всем земным с его суетностью.
Между тем самолёт, снижаясь, стал плавно заваливаться на бок, из-под крыльев вылетали огоньки ракет, и многим было непонятно, почему вдруг лётчики устроили салют. Это потом мы узнаем, что теплоотводящие ракеты охраняли нас от вражеских «стингеров». А тогда, наблюдая картину разлетающихся в разные стороны ракет, мы с детским любопытством всматривались в иллюминаторы. Лайнер пошёл на посадку. Внизу была война…
После полной остановки турбин прозвучала команда: «Выходит второй салон. По одному с вещами шагом марш!..» И вот он – первый шаг по афганской земле.
Перед отправкой в Афганистан всем нам выдали новенькое обмундирование – шинели и шапки-ушанки: понятно, на дворе был декабрь. Но это календарное обстоятельство и удивило: далёкая, таинственная страна встретила нас ярким солнечным светом и теплом.
Нас построили прямо у трапа самолёта. Трудно сказать, что было тогда у каждого из нас на душе. Скорее всего, чувство растерянности, ибо сознание не могло переварить череду новых ощущений и событий. Но моей памятью ярко запечатлена картина встречи ста пятидесяти безусых, лопоухих восемнадцатилетних юнцов с бравыми, закалёнными в боях солдатами и сержантами. В двадцати шагах от нашего угрюмого строя стояли сто пятьдесят «дембелей», на их парадной форме блестели награды, в руках были красивые чемоданы, а впереди их ждал сладкий миг возвращения на родную землю. И поэтому мы, бритоголовая братия, с восхищением смотрели на них. Мы не знали, что им пришлось пережить, прежде чем дойти до этого самолётного трапа. Мы не знали, что ждало нас. Но все мы знали, что впереди два года войны. Какими они будут? И всем ли суждено дойти до трапа такого же дембельского самолёта? Ответа на этот главный вопрос мы тогда не знали, да и не могли знать.
До нас доносились громкие выкрики из «парадного» строя: «Откуда, братки?!» Мы оживились, кто-то ответил: «Донбасс!..»
«Из Сибири есть кто?..» И пошло, и поехало…
География почти всего Советского Союза отобразилась в той памятной для меня перекличке.
* * *
Полуботинки на моих ногах пудовыми гирями тянули к земле. Шестеро солдат, в том числе и я, бухали грузными шагами в дорожку из насыпанного щебня. Шли мы, словно колонна каторжан, еле-еле передвигая ноги, понуро опустив головы. Подошли к деревянно-щитовому бараку – это был штаб полка.
«Садись!» – подал команду сопровождавший нас прапорщик. Мы уселись на лавку, над которой висела маскировочная сеть, служившая также и защитой от солнечных лучей.
Я всматривался в лица новых знакомых. Получилось так, что все мои сослуживцы по учебному подразделению попали в другие части. А нас шестерых ловко выхватил из строя при распределении усатый прапорщик. Он отобрал документы, и через некоторое время мы уже ехали в кузове «ГАЗ-66». Тут же прапорщик нам торжественно объявил: «Служить будете в гвардейском танковом полку! Вопросы?..» Вопросов, как водится, не было.
По пути в полк познакомиться или просто рассмотреть друг друга не было времени, тем более что за бортом машины проплывала иная страна, иной мир.
Всё было ново: и лица озабоченных афганцев, на которых видны были с трудом скрываемые ненависть, страх и безысходность, и невиданные до сих пор пейзажи.
Мы ехали в полк, слушая матерную брань прапорщика, оказалось, он, порядком выпивший, посылал вензеля замысловатых ругательств в адрес встречных афганцев, выставляя напоказ свой автомат. «Э-э-э, чмыри, ёпэрэсэтэ… Э-э-э, духовское отродье!» – сквернословил старшина. Но, как я потом понял, наш бравый прапорщик любил таким образом порисоваться перед молодыми «чижами» – именно так нас окрестили ещё на бетонке взлётно-посадочной полосы.
Горы и небо, однако, привлекали больше, и только мой сосед заставил меня оторвать взгляд от них и обратить внимание на обочину дороги:
– О, смотри, баба! – Слева от машины проплывало неподвижное в стане, словно статуя, изваяние, покрытое какой-то чёрной материей. «Паранджа», – понял я.
И вот теперь, уже в беседке у штаба, мой сосед по машине вновь выкрикнул:
– О, смотрите, ползёт!
По земле ползла маленькая лохматая паукообразная тварь.
– Что это? – спросил один из сидевших в беседке.
– Не тронь, это фаланга, – остановил товарища сидевший рядом восточного облика парнишка. Он всё время мурлыкал какой-то незатейливый азиатский мотивчик и, по-видимому, чувствовал себя в этих местах довольно комфортно. Прекратив мурлыкать, он стал рассказывать об этом вредном лохматом существе, мол, оно ядовито и может укусить.
Я слушал и думал: интересно устроен человек. Вот сейчас Сабит (так звали парнишку) говорит о неприглядной фаланге, а в душе его цветут сады Ферганы, журчат арыки, и тёплая память его души, пронзая бездну пространства, уносит его к заветному уголку земли. Я посмотрел на других своих новых знакомых, пытаясь представить, что сейчас творится в их душах.
О чём думает, например, этот парень, хмуро посматривая из-под бровей? Северный ветер обдувал его лицо, и трескучие морозы щипали его щёки на таёжной тропе, когда он шёл по следу хитрого и ловкого зверя. Там, среди бескрайних таёжных чащоб, его родина, там его дом…
А я? Я бы мог сейчас без стеснения кричать, что нет на свете ничего красивее и милее моей родной куцей донбасской балки, холодной криницы и привольных донецких степей, и…
Да каждый из нас мог бы так же сказать о своей земле. А эти голые камни и горы, что плывут в сизой дымке, тоже ведь кому-то дороги… Такие мысли угнетали и давили на сознание, и без того отягчённое неизвестностью: что же, что же будет дальше, что будет завтра или даже через час? Что будет?..
Из штаба вышел прапорщик, он закурил сигарету и с нарочитой бодростью обратился к нам:
– А-а, этого добра здесь навалом. Меня вот даже кусала эта зараза! Ну, чё приуныли, пацаны? Гвардейцам-танкистам негоже вешать нос…
Прапорщик стал рассказывать о преимуществе бронетанковых войск, да в таких красочных тонах, мол, коль стал танкистом, значит, сразу герой. Потом, постепенно приземляясь, рассказ прапорщика превратился чуть ли не в проклятие всему мировому железу. Он то и дело повторял, мол, здесь война, и не бывает войны без потерь.
– У меня больше двадцати боевых выходов, – как бы между прочим сказал прапорщик, – последний раз сильно потрепало. Вошли мы в кишлак, такой на вид невзрачный, дувалов тридцать. Мёртвый кишлак, ни души… и тишина, просто жуть…
И снова прапорщика понесло, было трудно разобрать, где он говорит правду, а где плод его фантазии.
– Так вот, ни души, говорю, мёртвый кишлак. Горы недалече, всё как на ладошке. Наша рота стала обходить этот кишлак. Мой танк первым шёл, трал у меня, такой свое¬образный миноискатель. Как только мы вырулили на одну улочку, из-за дувала выбегает дух и как саданёт из гранатомёта! Гусянка вдребезги, машину крутануло, бочину подставили – ну, думаю, каюк! Но наводчик, молодчина, врезал из орудия и стал поливать из пулемёта, я смотрю в триплекс и не вижу ни черта…
Старшина сделал глубокую затяжку и продолжил рассказ, выпуская вперемешку со словами дым:
– Кузьма, это наводчик мой, всё же пуганул бородатого. Вижу я с другой стороны улицы дом с башенкой, толкаю Кузьму, даю команду «огонь»… вовремя мы очухались, лежбище у них там было. А этот бородатый проворным оказался. Не успели мы развернуть башню, как он второй раз саданул из гранатомёта. Если бы в нас он стрельнул, тогда пиши пропало, как там в песне поётся: «И молодого командира несли с разбитой головой…»
Прапорщик выплюнул невидимую табачину и повёл дальше:
– Но душара, видать, посчитал, что с нами он разберётся потом, мол, никуда мы не денемся, и врезал в «шестёрку». Короче, нас пронесло, а вот «шестую» машину подожгли, и остался я один как перст на самой, так сказать, передовой…
Из штаба вышел офицер:
– Долькин, ко мне! Что ты там молодым по ушам трёшь? Когда ты языком молоть перестанешь?
Долькин вскочил на ноги, поправил портупею и быстро пошёл к офицеру. Они направились в штаб. А мы продолжали сидеть и молча смотреть вслед прапорщику. Его рассказ, по нашему пониманию, скорее был похож на какое-то военное кино, чем на эпизод из жизни.
Всё, что произошло за эти несколько часов, было вроде бы таким далёким, но в то же время близким, реальным. Мне почудилось, что я один-одинёшенек на всём белом свете.
Я всё ещё слышал голос прапорщика, его интонацию, душевное упоение и даже удовлетворение войной. Прапорщик Долькин вышел из штаба, он улыбался и насвистывал весёлый мотивчик.
– Ну что, пацаны? Документы сейчас оформят – и в карантин, а потом – по ротам!
– Товарищ прапорщик, что же было дальше, когда подбили шестой танк? – спросил один из нас.
– Да ничего, в смысле хорошего, и какой такой шестой танк? Не шестой, а «шестёрку», то есть танк номер 536, так называют у нас в роте машины – по последней цифре. Понял, чижик?! Что дальше… Ничего, в эфире маты, крики и дельные советы с приказами, мать бы их… «Шестёрка» горит, батальон назад попятился, а тут рекомендации, и я, задрав штаны, побёг за комсомолом… Ха-ха-ха! – засмеялся прапорщик, лукаво посматривая на нас, ему было занятно наблюдать за нашими растерянными лицами, смутно понимающими всё то, о чём он рассказывал.
Прапорщик был старше нас на каких-нибудь три-четыре года, но он знал многое из того, чего не знали мы. На его простоватом, совсем не мужественном лице вовсе не к месту лепились топорщащиеся, рудого отлива усы. Они, усы, совсем не шли ему, были словно приклеенными, но видно было, что для прапорщика они – предмет особой гордости. Он то и дело их поглаживал, невольно заставляя нас обращать на них внимание.
– Если серьёзно, – продолжил прапорщик, – разведчики нас прикрыли, пока мы гусянку клепали, не давали «духам» подняться. Граната удачно ударила, только траки порвало. Весёлое это дело – под огнём ремонтировать машину! Вначале всё чин чинарём шло, мы уже почти всё сделали, когда «духи» миномёт подтащили…
Прапорщик Долькин как-то сразу изменился в лице, оно взялось краской, как будто в этот самый миг он снова пережил страшное мгновение боя.
– Первые две мины, – прохрипел он, – не причинили вреда, но третья разорвалась рядом, и осколками накрыло наш экипаж… Генку Фёдорова, заряжающего, убило сразу. Он троса и инструмент складывал, на трансмиссии стоял, всю спину разворотило ему. Механик на месте был, но в люк осколки попали, зацепило его легко рикошетом в плечо, он потом это обнаружил. Ну и нам с Кузьмой досталось. В разведроте, у наших спасителей, тоже были потери. Гадкая это штука – миномёт, скажу я вам.
Долькин снова умолк, видно было, что эти воспоминания тяжким грузом лежат в его памяти, но, стараясь не показать своего душевного состояния, усилием воли он придал голосу оттенок бравады, мол, всё-то ему нипочем, затараторил:
– Убираться поскорее нужно было, иначе перспектива была только одна – сыграть в ящик. Кое-как втащили мы Генку на броню, сами в башню вскарабкались, поехали. Теперь мы стали прикрывать разведчиков. Я вспомнил о том доме с башенкой, по которой мы уже раз из пушки били, и вовремя вспомнил: как только духи установили там крупнокалиберный пулемёт, мы с Кузьмой второй раз врезали им. Короче говоря, еле-еле ноги унесли. Когда мы были уже метров за пятьсот от первых дувалов и стали зализывать раны, по кишлаку ударили реактивные установки «Град». А потом – всё по науке!
Прапорщик рассмеялся, сплюнул и снова закурил сигарету. Тяжело выпуская дым, промолвил как-то изнутри:
– вперёд и с песней! Жаль, что Генка не видел этого, лежал он с тремя разведчиками молчаливый и чужой. Мы с Кузьмой и другими ранеными сидели рядом и ждали вертушку… – Маленький мальчик нашёл пулемет, в деревне теперь никто не живёт… Сровняли кишлачок. Сначала «Грады» проутюжили, потом авиация, а потом наш батальон намотал бусурманьи кишки на гусянки в память о Генке Фёдорове. Развернул комбат коробочки, и мы торжественным маршем
Чем дальше рассказывал прапорщик, тем больше давила меня тоска, опускала на мою душу свою лохматую лапу. Это чувство уже жило во мне помимо моей воли, оно стало обретать почти осязаемые формы. Тоска колола разум, это ощущение пришло ещё раньше, в самолёте. Друзья-земляки остались в учебке. Уже тогда, во время полёта, сердце щемило от одиночества, а теперь это чувство придавило меня основательно.
К беседке подошли два танкиста в чёрных куртках и до блеска начищенных сапогах. Я сидел поглощённый своими размышлениями. Танкисты рассматривали нас, молодых, и о чём-то говорили. Я скользнул по ним взглядом, хотел было его отвести, как вдруг почувствовал в одном из танкистов что-то близкое и даже родное. Я вновь повернулся к солдатам: ба, да это же мой земляк, одноклассник, мой давний друг. Он тоже узнал меня, и с него тотчас слетела наигранная бывалость. Мы смотрели друг на друга, с трудом понимали, что произошло. Счастливые улыбки загорелись на наших лицах. И всё тоскливое, что мгновение назад так угнетало мою душу, исчезло вмиг.
– Иван! – выдохнул я. Мы бросились друг другу в объятия. – Вот это да! Иван, ты ли, вот это да!
– все смотрели на нас и улыбались: земляки, видать?.. Мы не находили слов – только хлопали друг друга по плечам и выкрикивали отдельные, несвязанные фразы. Радость, что выплеснулась из нас, невольно захлестнула, передалась всем присутствующим. Прапорщик Долькин, подошедший с Иваном танкист
Но мы были не просто земляками, здесь мы были теперь почти родными людьми. За тысячи километров от дома встретить друга, с которым сидел за одной партой, – это просто чудо…
Я увидел впереди уже не пустоту безыс¬ходности, а проблески надежды, она ворвалась в эту беседку с нашей встречей, она дала силы и уверенность, и теперь передо мной была не бетонная стена отчаяния, а дорога, идущая сквозь огонь Афганистана, сквозь тяготы войны, по которой нужно пройти, пройти во что бы то ни стало, стиснув в кулаке силы и волю; и за этой дорогой долгой войны ещё тускло, но засветилась радость возращения и встречи с родной землёй.
Владимир КАЗМИН

Казмин, В. Встреча. Рассказ / В. Казмин [ Электронный ресурс ] // Александръ. – 2018. – февраль.

Режим доступа: http://alexlib.ru/literatura/proza/vstrecha-rasskaz/

 

 

Контакты

Адрес:
291011 ЛНР,
г. Луганск, ул. Советская 78

Основная почта:
[email protected]

Резервная почта:
[email protected]

Карта сайта

Режим работы

Понедельник-Четверг - 9:00-18:00
Пятница - выходной
Суббота-Воскресенье - 9:00-17:00

Санитарный день - последний четверг месяца

На нашем сайте и в соцсетях в режиме 24/7

Счётчики

Яндекс.Метрика

Меню