История Луганщины

Из юности в вечность

Из воспоминаний члена подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия» Валерии Борц:
«С самых первых писем, а они стали приходить уже в конце войны, молодые люди задают мне один и тот же вопрос: «Как Вам удалось уйти из лап фашистов и избежать общей участи?» Думая над ответом, я невольно прибавляю к этим вопросам и свои: как получилось, что лишь немногие из моих друзей уцелели, почему гитлеровцам удалось арестовать почти всех?
Почему? Нелегко на этот вопрос ответить. Нелегко и вспоминать о тех страшных днях.

...Первое января 1943 года. Утро. Я иду из дома в клуб имени Горького. Это наша «штаб-квартира», и, как обычно, именно там назначено место сбора. Навстречу бежит Сергей Тюленин, обеспокоенный, взволнованный. Таким я его не видела никогда.
— Валя, арестованы Мошков и Третьякевич... В клубе полиция.
Мы сразу пошли искать Кошевого. Встретили его на улице. Он уже все знал. Больше того, он сказал, что будет приказ штаба «Молодой гвардии» всем разбиться на маленькие группы и уходить за линию фронта. Мне, как связной, Олег поручил пойти в поселок Краснодон и предупредить о случившемся Николая Сумского. Олег и Сергей остались вдвоем, а я свернула на грайдер, ведущий к поселку, расположенному в четырнадцати километрах от Краснодона.
Я предупредила Николая об опасности и вернулась в город, когда совсем стемнело. В условленном месте встретилась с Сережей. Решили, что домой возвращаться рискованно. Но ведь нужно было сказать маме. В обход, скрываясь за полуразрушенными сараями, мы пробрались к забору нашего небольшого, на две семьи, деревянного дома. Я свистнула. Мама тотчас же вышла. Без платка, накинув пальто. Не помню дословно, что мы ей говорили в два голоса, но смысл был такой: стало опасно, мы уходим, скорей всего надолго.
Мама разволновалась, но это не помешало ей быть, как обычно, со-бранной и энергичной. Мигом принесла из дому свертки — с одеждой и какой-то едой. Мы простились.
Переночевала я у знакомых, а утром, снова прячась за сараями и заборами, снова с Сергеем — мы везде и всюду были вместе — пошли к моему дому. И вдруг увидели: от нашего дома к переезду движется фаэтон с откинутым верхом, а в нем под охраной двух солдат и полицейского — моя одиннадцатилетняя сестра Люся. Как я узнала позже, маму арестовали в тот же вечер, когда мы приходили проститься.
На следующий день — это уже было третье января — перед уходом из города мы с Сергеем забежали к Тосе Мащенко, моей самой близкой подруге.
— Срочно уходи — идут аресты!
— Не могу — мама больна. А потом у меня валенок нет. Ничего, как- нибудь обойдется, — ответила Тося. Она совершенно не осознавала опасности положения.
— А если с тобой расправятся у мамы на тазах, ей, что, легче будет? — Сергей пытался уговорить Тосю, но ничего из этого не получилось.
Не только Тося наивно верила, что все обойдется. Многие не торопились покидать город, заходили друг к другу проститься, узнать друг о друге. А в это время уже начались обыски. Специальные отряды патрулировали улицы. На перекрестках, в домах и возле них устраивались засады.

Что нам оставалось делать? Мы наскоро простились с Тосей и вышли. С крыльца свернули направо за угол Тосиного дома, а минутой позже слева к этому крыльцу подошли полицаи. Нас спасла случайность... Года полтора назад почта принесла объемистый конверт. Обратный адрес был таким: «Клуб красных следопытов» Ново- псковской школы Ворошиловград- ской области». «Следопыты» рассказали, что они борются за право присвоить своей школе имя Тоси Мащенко. Ребята прислали увеличенную копию довоенной фотографии. В правом ряду слева я увидела девочку в пестром летнем платье с напряженным взглядом, который никак не сочетался с косичками и смешной челкой.
Я ответила «красным следопытам», что с первого же взгляда узнала на снимке Тосю Мащенко. С ней я сидела за одной партой, доверяла ей и вместе со Степой Сафоновым, нашим одноклассником и старым Сережкиным другом, рекомендовала в «Молодую гвардию». Но могла ли я признаться ребятам, что меня всю жизнь терзает мысль: «А если бы я не втянула Тосю в нашу подпольную организацию? Если бы она ничего не знала...»
Вопрос, на который нет ответа.
В тот же день мы с Тюлениным покинули Краснодон. Три часа пути — и вот мы в сельском доме. Здесь нас уже ждали Олег Кошевой и сестры Оля и Нина Иванцовы. Сначала мы направились в Рассыпное, зная, что там действует партизанский отряд. Но отряда в этой местности уже не было, видимо, он ушел к линии фронта. Мы двинулись в том же направлении — в сторону передовой.
Дорога наша затягивалась. Больше приходилось отсиживаться, прятаться, чем идти. Через чур заметной была наша группа, и мы решили, что окажемся за линией фронта быстрее, если будем пробираться поодиночке. Целую неделю я блуждала по степи. На мне было очень хорошее по тем временам теплое пальто с меховым воротником. Шитое на вырост, чуть не до пят, оно спасало от холода. Однако ноги я отморозила. Голодная, за-мерзающая, я брела куда глаза глядят.
Вблизи какого-то поселка меня схватили. Привезли в полицию. Допытывались — партизанка я или
нет. Дергали за косы — почему-то проверяли, настоящие они или нет, выворачивали карманы, прощупывали одежду. По счастью, мое временное комсомольское удостоверение было искусно вшито под подкладку пальто, и до него не добрались. В конце концов мой измученный вид заставил поверить, что я, спасаясь от холода, пробираюсь к родственникам в деревню.
Но я шла не в деревню, а возвращалась в Краснодон. Думала, если мамы с Люсей нет, терять нечего — пойду в полицию, объясню, что они не виновны, пусть забирают меня, а их выпустят на свободу. С подобной же наивной целью —доказать гестаповцам несправедливость ареста Мошкова и Третъякевича — по доброй воле пришел в полицию наш главный знаток прав и законов Ваня Земнухов. Какой гибельной
оказывалась подчас наша юношеская наивность...
Оказавшись в городе, я прежде всего забежала к Тюлениным. Стукнула в окно их мазанки. Вышла Сережина сестра Надя. «Сергея нет и не было», — услышала я. Теперь домой? Я помнила Сережины слова: «Домой дорога заказана», — и зашла к соседям, которые, я была уверена, хоть что- нибудь расскажут мне о маме. И нужно же случиться такому: часом раньше, в надежде узнать что- либо обо мне, к тем же соседям пришла мама, которую выпустили из тюрьмы.
— Уходи! Беги! — бросилась она ко мне.
Волнуясь и плача, рассказала о том, что творится в тюрьме.
—Тебя и Сережу Тюленина ищут. Беги! Не медли! — настаивала мама.
Услышанное потрясло меня. Я бессильна была помочь друзьям. И мне действительно оставалось только одно—уходить. В ту же ночь я покинула Краснодон — решила добраться до Ворошиловграда, где жили родственники.
Все пятьдесят километров я прошла пешком, полями, степью, старалась держаться подальше от проезжих дорог.
14 февраля в Ворошиловград вошла наша пехота. За ней — танковая бригада. В тот же день был освобожден и Краснодон.
Не помню, то ли на подводе, то ли на машине, помню только, что очень быстро, я вернулась домой. Все, что я услышала, а потом и увидела в Краснодоне, было чудовищно... Ряды гробов у шурфа... Сначала пустые... Казалось, им нет числа...
Ни я да и, уверена, никто другой из нас, оставшихся в живых, не радовались тогда, что можем ходить и дышать. Жизнь, оставленная нам, в нашем представлении могла иметь только одно назначение — продолжать борьбу, воевать до победы. Правильные слова нашел самый старший из нас — Иван Тур- кенич. Он сказал у братской могилы, прощаясь с товарищами: «Пока видят мои глаза, пока бьется в моей груди сердце, клянусь мстить за вас. До последнего вздоха, до последней капли крови! Я не сниму этой солдатской шинели до тех пор, пока последний немец, как оккупант, вступивший на нашу землю, не будет уничтожен!»
На фронт ушли Иван Туркенич,
Нина Иванцова, Жора Арупонянц, Василий Левашов, Анатолий Лопухов. Меня и Радика Юркина не брали в армию по возрасту. Призывали восемнадцатилетних, а мне через месяц после освобождения Краснодона только исполнилось 16. Радик был еще моложе. Наш фронт развернулся в пределах родного города и его окрестностей. Радика и меня приняли в истребительный батальон — специальное подразделение по выявлению предателей и полицаев. Через какое-то время Радик поступил в военно-морскую летную школу.
Однако мысли мои не покидали Краснодон и дорогих мне людей. Решила даже кое-что записать по свежим следам. Недавно среди старых своих бумаг нашла эту свою тетрадочку. Оказывается, дальше самых первых дней оккупации мои «воспоминания» не двинулись. Однако в них интересно — письма Сережки. Точнее, записочки, которые я бережно хранила. Взяла с собой и слово в слово переписала в свою тетрадку. Итак — страничка записей, сделанных летом 1943 года:
«... Однажды мы шли с Сергеем из клуба Горького домой. Не доходя до дому, он передал мне письмо и сказал: «Прочтешь дома». Когда-то я давала читать ему книгу «Ледяной дом», и он взял оттуда выдержки и написал их мне: «Нет капли крови во мне, которая не напитана была бы са-мою пламенною к тебе любовью: нет биения сердца, которое бы не отозвалось к тебе во всем суще-
стве, где бы ты ни жила. Говори мне, что хочешь против себя, пускай все видят в тебе дурное: я ничего не слышу, ничего не вижу, кроме Отчизны и тебя, обожаемых мною».
«Когда кровь кипит еще, когда волосы черны, когда голова еще держится прямо, как пламя свечи, когда сердце готово еще любить и биться жаждою жизни и счастья, когда впереди все еще будущее. Я — для тебя, ты — для меня, мы —для народа».
С этих пор мы стали друзьями.
В другом письме он писал:
«Валя, прошу тебя лишь об одном, когда меня расстреляют, то приди на мою могилу. Не забывай, что я любил тебя, люблю, и эту любовь я унесу в могилу».
Бывая вместе, мы никогда не говорили о любви друг к другу; а если и появлялись такие чувства, то он напишет письмо и робко сунет его мне. На следующий день, встречаясь, мы говорили о другом, и казалось, что о вчерашних чувствах ты прочитал в книге, а сегодня мы снова только боевые друзья...
Одно из писем заканчивалось рисунком, который я тоже перерисовывала в тетрадь: крылья, чем- то похожие на нынешнюю авиационную эмблему, соединены пятиконечной звездой. На крыльях—слова: «Близится свобода».
Когда Александр Александрович Фадеев начал работу над «Молодой гвардией», меня вместе с Еленой Николаевной Кошевой вызвали в Москву, в ЦК ВЛКСМ.
У меня сохранилось несколько листков записной книжки—дневник тех дней в Москве 1943 года:
«13 сентября. В два часа ночи (характерное для той поры время работы. — В. Б.) нас вызвал тов. Михайлов. Присутствовали Шепепин, Литвинов еще четверо видных людей. Товарищ Михайлов сообщил мне, что я награждена орденом Красной Звезды. Все поздравляли меня и Елену Николаевну. Михайлов пожал мне руку и поцеловал меня. Весь остаток ночи я не могла заснуть.
— сентября. Сегодня уже вышел Указ о награждении. Во всех газетах пишут о «Молодой гвардии». Ездила на собрание молодежи. Выступала.
— сентября. С 8 до 11 утра — беспрерывные звонки.
— сентября. В 10 часов выступала по радио. В 11 часов была у Торицина. Поступило очень много заявок. В 2.30 выступала в школе ФЗО комбината «Трехгорная мануфактура». Затем поехала в «Комсомольскую» и «Пионерскую правду». Из политуправления авиации просили приехать в дивизию».
Самым главным делом в Москве были беседы с А. А. Фадеевым. Мы встречались в ЦК комсомола, в Союзе писателей. «Вспомни, как это было. Что ты знаешь об этом? А что ты скажешь о том?» — Фадеев задавал вопросы и делал только короткие заметки. Подробные записи вела стенографистка. Я отвечала. Особенно много рассказывала о Сергее Тюленине. Потом, читая роман, я поражалась, с какой скрупулезной точностью Александр Александрович преобразовывал наши рассказы в строки художественного произведения.
Могла ли я думать, гоняя со Степкой Сафоновым и Тосей Мащенко по улицам мирного еще Краснодона, сражаясь на школьном шахматном турнире с Олегом Кошевым, обрывая с Леней Дадышевым недозрелые вишни в соседском саду, что до такой человеческой высоты поднимутся эти девчонки и мальчишки...»
1986 год

Из юности в вечность // Труд горняка. – 2022. – 12 янв.